Ожог Крапивы - Галина Валентиновна Чередий

Это он что, переживает, что я племяннице его, как ни крути, любимой, патлы выдирать кинусь? Не скажу, что пальцы от такого желания не скрючило, но нет… Опускаться до такого я не стану.

— Я в отношениях не с Эвелиной, — пробормотала, ощущая как сердце обращается в ледышку и жгучий холод растекается по венам вместо крови, отчего губы как будто едва шевелятся. — Извини, я пойду. Потом ещё поговорим.

— Алиса, слушай, Антоха нормальный пацан вроде, ты не руби с плеча. Ничего же такого… — я дослушивать не стала, выскочила из кабинета. — Да и что с нас, мужиков взять…

До лестницы себя просто идти, а не бежать заставила, отец не отставал. Крапива же как раз несся навстречу, перемахивая через три ступени, кривясь и прижимая ладонь к рёбрам. Позади, у подножья лестницы появилась и Эвелина, вереща по-прежнему, но увидев Моравского за моей спиной мигом примолкла, только самодовольно-торжествующего взгляда скрыть все же не смогла.

— Эвка, паразитка, я тебе сейчас башку твою безмозглую откручу! — рявкнул Моравский.

— Лисенок! — окликнул меня Антон, сбавил скорость и выставил перед собой раскрытые ладони, то ли в попытке защититься, то ли успокаивая меня, будто я была животным в панике. — Все нормально, Лись?

— Нет, — категорично ответила, развернулась и пошла в сторону отведенной нам комнаты. Устраивать разборки на публику не стану.

— А что я, дядь Паша?! — неслось противно писклявое нам вслед. — Он сам ко мне полез! Я что ли виновата, что Алиса такого мерзавца и кобеля в дом к тебе притащила и замуж за него собралась?!

— Эвка! — снова рыкнул отец, раздался взвизг и голоса стихли, отрезанные закрывшейся за нашими спинами дверью. Обернувшись, я увидела Антона, который стоял привалившись спиной к двери, тяжело дышал, морщась и так же держась за ребра.

— Ща, Лись, дай секунду на отдышаться, а потом уже разборки чини, — попросил он, снова улыбаясь, словно был уверен, что ничего-то и не случилось такого. А я смотрела на него и чувствовала, что одновременно меня душит черная ярость и ледяное отчаяние.

— Отец сказал, что Нестеров покинул страну и не вернется, прятаться тут необходимости больше нет, — произнесла, отстраненно удивившись тому, как просел голос.

— Домой сваливаем, значит? — явно обрадовался Антон новости или же тому, как пошел разговор.

— Да, ты к себе, а я подыщу себе…

— Алис, не начинай, а! — повысил он голос. — Дай сначала объяснить, а потом уже …

— Объясняй, — развела я руками. — Хотя, вроде бы что тут неясного? Стоило нам расстаться всего на пол часа и ты уже обжимаешься с кем-то другим.

— Если ты смотрела внимательно, я сам к ней и пальцем не прикасался, разве что когда от себя руку ее убирал.

— Ну извини, что я всех мельчайших подробностей не рассмотрела. Была, мягко выражаясь, изумлена, — гнев переломил мои попытки обуздать его и сохранить лицо и я тоже повысила голос. — Хотя, хрен тебе, Крапива, а не извинения! Думаешь, мне не плевать, трогал ты эту Эвелину сам или позволял ей это делать?!

— Лись, не заводись! Ничего такого там не происходило!

— Ничего такого? То есть, у меня и отца обман зрения случился и вы не стояли там ближе некуда? Или она тебя силой на ту лужайку утащила? Под гипнозом? Без сознания?

— Не накручивай себя, Алиса. Ничего, говорю, не было и не случилось бы! Мне просто любопытно стало, во что это твоя сестрица взялась играть сходу и я ей подыграл. Чуть увлекся, признаю. Прости, дурака, — Антон смотрел открыто, извинялся искренне, но при этом так, словно был абсолютно уверен, что я его прощу непременно. — Иди ко мне, Лись.

И полной дурой почувствовала себя я. Такое горько-знакомое мне годами чувство. Снова и опять. И самое противное, что и шагнуть ему навстречу захотелось, и чтобы обнял и убедил. Заглушил обманной сладостью, опутал ею, как паутиной, вот только мне уже было прекрасно известно, что это временно. А потом снова и снова будет горько и больно, и с каждым разом всё только хуже, а паутина, наоборот, будет держать все крепче. Меня держать, не его. Но как же так, почему опять и так сразу? По-другому что, вообще не бывает?

— Нет, Антон, — качнула я головой, вопреки желанию отступив на шаг. — Думаю, пора нам заканчивать.

— В смысле? Что значит заканчивать? Ты что, не поняла, что именно этого твоя сестрица и добивалась? Хочешь, чтобы она сейчас кайфанула с результата?

— Дело не в Эвелине. В тебе.

— Серьезно, Алис? Чем же я стал внезапно плох? Я же тебе сказал — ничего не…

— Да при чем тут …! — окончательно не выдержала уже я. — Ты же… ты даже не замечаешь, что весь меняешься, только хоть что-то симпатичное женского пола в поле зрения твоего появляется!

— И как же это?

— Да так! — я взмахнула руками, не в силах четко сформулировать обрывки наблюдений за ним и собственные ощущения от этого. — Смотришь… как будто трахнуть примеряясь…Ведёшь себя… улыбаешься, комплиментами сыпешь, все время как будто поощряешь… даёшь понять, что не против…

— Тебя послушать, Алис, так я прямо какая-то девка блядовитая получаюсь, а не мужик, — попытался все перевести в шутку Антон. — Ну, Лись, хорош уже ерунду городить. Иди ко мне, сейчас замиримся быстренько и будем домой собира…

— Марина, твоя первая девушка, Артем говорил, что с ней у тебя было все совсем по-другому, чем со всеми потом, — перебила я его. — Почему вы расстались?

— Что, блин? — Антон переменился в лице мгновенно, улыбка стала угрожающим оскалом. — Маринка-то тут при чем? На кой черт ее прилетать?

— Хочу знать, — не знаю толком и почему, но да, это кажется мне очень важным сейчас.

— Алис, а ничего, что это не твое дело? Это мое, личное.

— Вот, значит, как?

— Да, так, — отрезал Крапива. — Это мое прошлое и к нам оно никаким боком.

— Ну супер, что сказать! Тебе о моем прошлом все известно. Ты из меня буквально все вытряс, это было к нам каким-то боком?

— Не равняй несравнимое! Тебя изврат поганый соблазнил, а у нас с Маринкой … у нас все по-настоящему и по серьезке было.

Пусть по факту и так, но для меня тоже все это было всерьез и чувства настоящими ощущались.

— Пусть так. Но у тебя право знать есть, а у меня, выходит нет? — упрямо мотнула я головой. — Это по-твоему справедливо?

— Да при чем тут справедливость? Что, блин, за детство? Это все было сто лет назад.