Половина пути - Юля Тихая

обычный городочек, их много таких и здесь, и в центральной части Марели. В центре разномастные каменные дома, где-то постарше, с модными полвека назад барельефами, а где-то поновее, попроще. Пятна свежей краски там, где оставила свои отметины война. Пустыри, обнятые заборами; можно представить, что идёт стройка, обычное дело, чему удивляться…

Заколоченные магазины кое-где. Но магазины, бывают, закрываются, а рядом есть ведь и другие, открытые, ну и что, что полки в них выглядят пустовато. Управа вся обклеена объявлениями, а у двери дежурит упрямец в коляске, в руках у него тетрадка — туда может вписать своё имя всякий желающий встать в очередь.

И праздник. Жёлтая корова, дурацкая кукла, яблоки в карамели. Жизнь продолжается и рано или поздно войдёт в колею.

Для этого города — и, может быть, для Ольши тоже.

— А они… верят в это? На самом деле? В укорачивание зимы…

— Ну, дети может быть. Это больше для мелких, одеться смешно, матюки подслушать.

Ольша хихикнула и прижалась к Бренту ближе.

Потом он всё-таки купил ей яблоко, потому что, видимо, счёл, что без новой порции сладкого Ольша превратится в ужасную ведьму и отгрызёт ему уши во сне. Они поглазели на обругивание зимы, и Брент переводил ей те слова, которые мог узнать сам: ругать зиму, оказывается, полагалось на языке тан-жаве, потому что местная зима не понимала марского.

Попутно Ольша заставила его научить её, как на местном будут самые главные фразы: «привет», «большое спасибо» и «не понимаю». А потом, расхулиганившись, выучила ещё замечательные слова «бабо-гачо», что означает нечто среднее между «глупый бездельник» и «хорошо устроился», и «саляха», что значит «я люблю тебя». Она дразнилась, называя Брента всеми выученными словами по очереди, и грызла яблоко. Брент в ответ назвал её «ниляда», а переводить — вот подлец! — отказался.

Они даже потанцевали немного на площади. Вышло глупо и неловко, потому что Ольша очень стеснялась, а Брент толком не умел танцевать. Но просто стоять в обнимку, раскачиваясь в такт громкой музыке, тоже было хорошо.

Потом Ольша поскользнулась, «благословлённая» лепёшкой золотобуйвольного лика, а глава городка поднёс к кукле-зиме факел. И Брент увёл девушку с площади поскорее, потому что уж в дыме и пепле для них точно не было ничего интересного.

Глава 7

Целоваться начали ещё в коридоре, хихикая, как подростки. Брент так втискивал её в себя, что было почти трудно дышать, а Ольша вместо того, чтобы испугаться, только ещё больше плыла и наглела, на ходу расстёгивала пуговицы его рубашки.

Рядом с ним было очень здорово быть хрупкой. Брент мог приподнять её за талию, или просто подтянуть к себе выше, придерживая под поясницу, и это было для него так естественно и просто, словно Ольша была пушинкой. Надёжный, твёрдый, сильный, Брент был при этом удивительно бережным, и у Ольши от этого сладко кружилась голова.

От поцелуев горели губы. Прикосновения обжигали. И когда в дверях Брент отстранился, ей почти захотелось заплакать.

Несколько мгновений они смотрели друг на друга в полумраке и тяжело дышали.

— Я иду мыться, — наконец, оскорблённо фыркнула Ольша. — А ты… а ты…

— Спинку тебе потереть? — коварно предположил Брент.

Ольша пискнула и спряталась в ванной, а за дверью раздался хрипловатый смех.

Даже вода — в холодном кране ледяная, в горячем едва тёплая — не могла успокоить распалённое тело. Ольша намыливала волосы, представляя, как огромная ладонь Брента ложится ей на затылок. Провела мыльными руками по коже, неожиданно заметив в привычных действиях скрытый эротизм. Коснулась себя внизу…

Когда-то — кажется, через несколько дней после той позорной истерики в гостинице Бади, — Брент спросил её аккуратно: почему же ты просто не сказала мне, что не хочешь? Ольша тогда вывернулась как-то, увильнула.

Честный ответ заключался в том, что ей нравился Брент, и ей не хотелось, чтобы он уговаривал. Это было некрасиво, почти мерзко, и от этого Брент сразу стал бы нравиться ей меньше. Сложно относиться с симпатией к человеку, который уламывает девушку на секс; с Леком Ольша тоже предпочитала согласиться сразу, чтобы не начинать этой дурацкой игры.

И вот теперь — теперь Ольша резко передумала. Потому что подлец Брент всё никак не мог собраться и как следует её поуговаривать. Вместо этого он всё тормозил, тормозил, тормозил, улыбка эта его ласковая, аккуратные объятия… да сколько ж можно!

Нет, определённо, если Брент прямо сегодня что-нибудь не сделает, Ольша сама соберётся с духом, и…

От этих мыслей пересохло во рту, и она принялась жёстче тереть кожу мочалкой.

Голубое нижнее платье показалось ей вдруг слишком нарядным, почти откровенным, непристойным. И панталоны эти беленькие, как будто она, право слово, напрашивается. Ну, может быть, немного и напрашивается. Самую капельку. А губы все искусанные, припухшие… некрасиво.

Пока мылся Брент, Ольша качалась на качелях. Взлетала на них в невесомость женской чистоты и благопристойности, а потом с камнем в желудке падала в бездну собственного нравственного краха, навечно заклеймившего её шлюхой, которой и касаться-то противно. К счастью, Брент был для этих качелей слишком тяжёл, и одним своим появлением на гостиничной кровати остановил паническое кружение мыслей.

А потом поцеловал — и Ольша на какое-то время просто разучилась думать. Голова стала пустая-пустая, а тело такое лёгкое, что, казалось, только мужские руки и держали её ещё на постели.

Вот интересно: а зачем он опять застегнулся на все пуговицы? Нравится смотреть, как она их расстёгивает? Это зрелище Ольша готова отмерить ему самой большой поварёшкой! Она толкнула его глубже в кровать, так, чтобы откинулся на спинку, расслабился, оседлала его ноги, властно поцеловала. Потёрлась носом об ухо. Пальцы аккуратно вынимали пуговицы из петель, одну за другой, а Ольша прихватывала губами то ухо, то бровь, то кончик носа, то кожу на шее… ах, как же плохо он дышит! За такое дыхание нужно сдавать медикам и не выпускать, пока пациент не будет излечён!

Вместо этого бессердечная Ольша распахнула на Бренте рубашку, потянула наверх майку и провела по жёсткому животу кошачьими коготками.

Мягкие нижние штаны не могли скрыть его реакции, весьма однозначно одобрительной, и Ольша растерялась на мгновение, замялась. А Брент хмыкнул, подцепил пальцами её подбородок.

— Эй. Посмотри на меня.

Она посмотрела, с трудом сфокусировав взгляд на его лице. Брент улыбался, и хотя в глазах легко читалось желание, оно не было зверской похотью или плещущейся вровень с краями лавой агрессии.

Брент тем временем