Благочестивая одержимость - Энса Ридс

облегал моё тело, с расклешённой в районе талии юбкой, заканчивающейся чуть выше колен. Я впилась босыми ногами в землю, чувствую влагу, потому что я решила, что не хочу надевать туфли на каблуках в этот день. Я не хотела напрягаться. Я хотела, чтобы день моей свадьбы был максимально простым, и праздновался как можно дальше от Италии.

Я ненавидела Венецию.

Сальваторе очень хотел устроить свадьбу в Венеции. Он бы пригласил туда всех, кого знает. Я бы надела самое лучшее и самое дорогое платье, и мы поженились бы в месте мечты, со всеми атрибутами, которые вы только можете себе представить. Типа голубей, оркестра, обеда из 7 блюд, фотографов, видеооператоров, да даже Папа Римский. Но я не хотела этого, ведь с моей стороны не было гостей. Мамы здесь не было, а бабушка умерла от естественных причин за два месяца до того, как нас всех схватили. Я не хотела этого… не тогда, когда мне пришлось проглотить суп, сваренный из моей лучшей подруги… не тогда, когда я была сломлена. Меньше всего мне хотелось сыграть свадьбу в Венеции, поскольку все эти ужасы произошли именно там. Там Сальваторе попросил меня стать его женой, там меня вернули, там убили мою семью, там вырвали ребёнка из моего живота.

Я ненавидела Венецию.

Поэтому я попросила провести скромную церемонию под абрикосовым деревом, недалеко от места, где в полдень проезжал старинный поезд. Я помню, как мы с Рэйчел ждали его, а затем, когда он появлялся, мы бежали рядом с ним, гадая, сможем ли мы обогнать его сегодня. Разумеется, у нас никогда не получалось, но это ощущение бега рядом с ним, широкие улыбки на наших лицах, когда мы мчались навстречу невозможному — вот ради чего было это всё.

Я бросила взгляд на восемь белых крестов, расположенных вокруг абрикосового дерева. Вот они. Моя дорогая кузина Ланга, ушедшая самой первой. Бабушка, мама, Рэйчел, Йен, Баас Джон, Прешес и Хленгиве.

Интересно, что они думали о сегодняшнем дне? Я стояла здесь в белом платье, с белыми лилиями в волосах и импровизированной короной, над которой мы с Донателлой работали несколько часов. Я собиралась выйти замуж за монстра, который лишил их жизни, чтобы добраться до моего сердца.

Интересно, злились ли они на меня, закатывали ли глаза или всё же улыбались, радуясь? Мне хотелось бы верить, что всё вместе. Злились, потому что я шла к Сальваторе, закатывали глаза, потому что Рэйчел, вероятно, перевернулась в гробу от того факта, что я была босиком и в коротком платье, и улыбались, потому что у меня была дочка, и я выглядела и чувствовала себя самой красивой.

Теперь я стояла напротив Сальваторе, не отрывая от него глаз, а он смотрел на меня, с улыбкой на лице. Он никогда не одаривал меня такими подарками, но когда родилась Мэри, он стал добрее и мягче. Он улыбается чаще, но не путайте с тем, что он стал мягче. Он всё ещё оставался монстром, это было видно по тем моментам, когда я осмеливалась не подчиниться ему, или по моментам, когда я видела, как он пытает других людей. Потом мне напомнили, что каким бы человеком он не казался, он навсегда останется бездушным придурком.

Но моё сердце билось ради него. Я не могла этого объяснить, но точно знала, что у меня нездоровая привязанность. Я не могла быть без него. Он был мне нужен. Мне нужно было, чтобы он был рядом, держал меня, целовал, занимался со мной любовью. Я нуждалась в нём гораздо больше, чем когда-либо могла представить. Может быть, это потому, что он — всё, что я знаю сейчас. Всё, что мне нужно — это он. И он это прекрасно знает. Я вижу это в его тёмных глазах, когда стою перед ним, отчаянно нуждаясь в нём. И я могу точно сказать, что он наслаждается этим.

— Мы собрались здесь сегодня, чтобы засвидетельствовать… — начал Валентино, переводя взгляд с Сальваторе на меня.

Несколько мгновений спустя Валентино забрал Мэри у Сальваторе, позволив Сальваторе вытащить красивое кольцо с бриллиантом, которое было гораздо более впечатляющим, чем обручальное. Он надел его мне на палец, а я надела на его палец простое серебряное кольцо. Сальваторе сократил расстояние между нами и поцеловал меня, наклонив назад. Валентино свистнул, и остальные зааплодировали. Я почувствовала нежность лилий, которые Арабелла бросила в нас, исполняя серенаду, и улыбнулась в губы Сальваторе.

Поцелуй был нежным. У меня возникло такое же чувство, словно я была на качелях — будто я парю.

Я обвила руку вокруг его шеи, а другой крепко сжала его рубашку, безумно желая, чтобы этот поцелуй продлился вечно. Но мне нужен был воздух, и, словно зная, что я достигаю предела, Сальваторе поднял меня, и мы, наконец, оторвались друг от друга. Он прижался своим лбом к моему, а я захихикала, как идиотка.

— Мы женаты, — объявила я шёпотом, как будто он не знал, и он усмехнулся, обняв меня за талию и притянув ближе.

— О, слава Богу! А теперь пойдём, насладимся бурбоном, и отпразднуем это танцами, — сказала Сперанца, уже встав на ноги и заставив нас с Сальваторе отстраниться друг от друга.

Когда я обернулась, Массимилиано уже сидел в первом ряду. Как и все остальные, он был одет в белое. На нём был белый льняной костюм, точно такой же, как у Валентино, за исключением того, что он, казалось, более плотно облегал его тело. Он сидел с какой-то стопкой бумаг в руках, а все остальные уже встали со стульев, приближаясь к нам.

Я стояла позади, пока Сальваторе и его брат обнимались, и после этого Массимилиано кивнул в мою сторону. Отношения Сальваторе и Массимилиано были странными, но мне приятно было наблюдать за ними всё время, что я находилась в их присутствии. Сальваторе был тем самым младшим братом, которому нравилось раздражать старшего, однако он никогда не вёл себя так беспечно, если рядом был кто-то ещё. Это было похоже на секрет, известный лишь им двоим. Они ругались и смеялись над шутками, были грубы друг с другом и часто обменивались фразами, которые казались настолько личными, что я выходила из комнаты, ощущая всю серьёзность ситуации.

— Что это такое? — спросил Сальваторе брата, указывая на бумаги в его руках, и я был рада, что он спросил.

Конечно, Сальваторе это заметил, он всё замечал, но я всегда старалась держаться на расстоянии от Массимилиано. Он был слишком суровым для меня, слишком