Злодейка в быту - Мстислава Черная

медленно опускает руки. Да, мой тон ни разу не дружелюбный, и, кажется, госпожа Ланши хочет меня укорить, она даже приоткрывает рот, но не решается и остается за дядиным плечом. Обе кузины молчат, но если Сюлан неподвижно замирает, то Цици исполняет приветственный поклон.

Позади всех держится дядина наложница. Я мимоходом отмечаю, что ее живот стал еще больше. Наверное, родит со дня на день? Почему рядом с ней никого? И вообще, куда пропали слуги? Я вижу сбившихся в тесную стайку напуганных личных служанок, и всё.

Кузена, кстати, нет.

Может, не разбираться, а попросить Шаояна послать их всех… в столицу?

— Юйлин, моя хорошая племянница! — Дядя пробует снова, хотя лучше бы помолчал, потому что я невольно вспоминаю день приезда, как меня обвинили в непочтительности, плохих манерах и скверном характере.

— Вы так резко поменяли мнение, дядя.

— Юйлин, не сердись, — заискивающе просит госпожа Ланши. — Твой дядя помнил тебя маленькой и отнесся к тебе как к малышке, а ты выросла девушкой с большими идеями. — Она с заметным трудом подбирает слова.

— Что же, дядя, тетя, кузины, вижу, вы в порядке. Кузен Рюй не вышел меня увидеть? С ним всё хорошо?

— Рюй на пути в столицу, — поясняет дядя. — Я отослал его вперед подготовить наш приезд. Для ребенка в животе Мяо’эр дорога слишком тяжела.

— Вот как.

В портал.

— Господин Тан, могу я узнать, что вы здесь делаете? — вмешивается Шаоян.

— Я надеялся, что племянница не станет возражать. В поместье случился пожар. Никто не пострадал, но все южные павильоны были уничтожены огнем, а вместе с ними рухнули охранные чары. Оставаться без защиты слишком опасно. Когда мы пришли, Юйлин не было, дворы пустовали, и мы воспользовались одним.

— Тогда почему бы вам не вернуться в столицу прямо сейчас, господин Тан? — Шаоян вторит моим мыслям.

По щелчку его пальцев вспыхивает искра, и пространство искажается, словно его сминает ладонь невидимого гиганта. В образовавшейся воздушной складке появляется знакомый изгиб дорожки, ведущей от переднего павильона вглубь резиденции.

Кто-то из кузин, не сдержав эмоции, восторженно ахает.

Госпожа Ланши владеет собой гораздо лучше, но все же и она выдает себя брошенным через дядино плечо нетерпеливым взглядом. Стиснув край накидки, она беспомощно оглядывается на беременную наложницу, словно боится, что и магическое путешествие той не менее опасно, чем тряска по ухабам в экипаже, и тогда о столице останется только горько мечтать.

По ту сторону на дорожке появляется слуга с фонарем. От неожиданности он застывает на полушаге, хватается за рукоять короткого меча в ножнах на поясе, но выхватывает не клинок, а свисток. Резанувший слух писк чем-то похож на комариный, только резче, неприятнее. Не пройдет и минуты, как поместье охватит тревога…

— Господин, — дядя косится на смятое пространство с явным недоверием, — я сердечно благодарю вас.

— Какая благодарность, господин Тан? — перебивает Шаоян. — В семье…

Не дав дяде ни малейшего шанса продолжить спор, Шаоян дергает пространство на себя, словно перед ним большое-большое одеяло. Я ощущаю всплеск ша-ци. Искаженной энергии так много, что кожу будто тонкими иглами колет.

Еще рывок — и все, считая жмущихся друг к другу перепуганных личных служанок, оказываются в столичном поместье, причем наложница Мяо’эр и служанки — на центральной дорожке, а дядя, тетушка и кузины — в колючих розовых кустах.

Ни на секунду не поверю в совпадение, Шаяон пошутил.

Что взять с демона…

Уже на той стороне Мяо’эр вдруг хватается за низ живота и звонким от испуга голосом громко сообщает:

— Ай, я, кажется, рожаю.

— Удачного разрешения, добрая госпожа, — желает Шаоян, склоняет голову на прощание.

Пространство восстанавливается. Ша-ци проходится по телу наждачкой.

— Как ты ловко с ними разобрался.

— Моя супруга меня хвалит? Я счастлив. — Шаоян расплывается в широченной улыбке, нарочито белозубой, но одновременно искренней.

Я оглядываюсь.

Когда я только выкупила дом вдовы Ции, здесь царила атмосфера погоста: разваливающиеся строения, пыль, черепки, вездесущая сорная трава и, разумеется, не нашедший упокоения призрак. Шаоян навел волшебный порядок. До сих пор не знаю, куда пропадали руины, на месте которых встали дворы, достойные особ императорской крови. Теперь же всё вернулось в исходную точку: всё те же развалины, всё те же черепки. Разве что призрака не хватает. Хотя нет, вот он.

Призрачный старик появляется не один. Рядом с ним его Сян-Сян, известная мне как вдова Ция. Наверное, больше она не вдова: душа отбросила ветхую телесную оболочку и воссоединилась с душой любимого мужа. Их теплая нежность друг к другу видна в их объятиях, взглядах, улыбках, осторожных касаниях. На глазах призраки молодеют, словно ночной ветерок сдувает с них года, как пылинки.

Молча поклонившись, они тают, уходят из мира живых за грань.

— Неужели кто-то из них переродится ребёнком Мяо’эр? — удивляюсь я.

— С чего бы? Миров много. Земля, например. Вдруг в той твой жизни они были соседской супружеской парой, мм?

Едва ли.

Я улыбаюсь. Шаоян подхватывает меня на руки, и я чувствую, как мы то ли спускаемся на скоростном лифте, то ли проваливаемся. Точка поставлена, нас тоже ждет новая прекрасная жизнь.

Эпилог

В сумерках озёра Кристальной Чистоты особенно опасны, но рядом с Шаояном я могу не беспокоиться ни об ищущих ужин плотоядных лианах, живущих в кронах здешних деревьев-исполинов, ни о внезапных гейзерах ша-ци, настолько раскалённой, что сперва я приняла энергию за фонтан вырвавшейся из недр лавы, ни о полуразумных хищниках, ни о ядовитых парах, время от времени насыщающих воздух.

Под моими пальцами переливаются струны Семиголосой цитры, драгоценного подарка Чаоци.

Пусть мне бесконечно далеко до музыкального мастерства брата моего мужа, я учусь — прямо сейчас зарождающаяся мелодия обретает уверенность, громкость, колебания струн резонируют с энергетикой окружающего пространства, с моей аурой, и по телу разливается тягучее как карамель тепло.

Мне начинает казаться, что, откликаясь на музыку, незримые потоки ци и ша-ци ускоряются, закручиваются в танце, переплетаются, сливаются и в то же время не перемешиваются, чистая ци остаётся чистой, а искажённая — искажённой.

Низ живота наливается жаром, я ощущаю, как ведомая мелодией энергия закручивается в миниатюрный смерч. Не зря я сравнивала раскалённую энергию с лавой — внутри будто жидкий огонь кипит.

Я знаю, что можно оборвать перелив струн, оборвать мелодию, и жар стихнет даже раньше, чем погаснут звуки, но я