Подкати ко мне срочно - Карли Робин

как я садился за руль, она была единственной, чей смех мог развеселить меня после паршивой тренировки, она громче всех поздравляла меня после побед. Может, Блейк и был всеобщим любимчиком, но я всегда был любимчиком Джози.

– Эй. – Джози коснулась моей щеки ладонью и заставила взглянуть на нее. Она считала, что ее карие глаза тусклые и скучные. Это было не так. Они были цвета моего любимого какао с корицей. Они сводили меня с ума. – Ты расстроился?

Я пожал плечами:

– Я буду по тебе скучать, только и всего.

– Я тоже буду скучать по тебе, детка. Но это всего лишь на одну гонку, – произнесла она. – А ты будешь так занят, что едва ли заметишь мое отсутствие.

«Вот это вряд ли».

– Но ты же все равно будешь смотреть?

– Не задавай глупых вопросов. Я уже много лет не пропускала ни единой гонки. Просто в этот раз я буду следить за происходящим по телевизору, а не из гаража.

«Последнее мне совсем не нравилось».

– И ты будешь присутствовать на следующей гонке?

– Разумеется. А почему бы мне и ее пропускать?

«По той же причине, что и предыдущую. Потому что твои приоритеты сейчас заключаются в другом».

В глазах Джози скрывалась мольба. Проклятье. Я знал, что ей ужасно хотелось, чтобы я не возражал против того, что она пропустит гонку. И я не возражал. Я пытался ее поддерживать. Для нее это было важно. И я был не таким, как все ее бывшие.

– Просто хотел убедиться. – Я успокаивающе улыбнулся ей. – Дегустация будет потрясающей. Я ужасно тебе завидую.

– Не волнуйся, – заверила меня она. – Я пришлю тебе уйму фотографий.

Я даже не мог решить, какой Гран-при окажется хуже: завтрашний, на котором на меня будет злиться вся моя семья, или следующий, на котором не будет Джози.

* * *

Стук и скрежет, с которым вооруженные инструментами инженеры работали над моим болидом, эхом отдавались у меня в голове. «Бум, бац, хрясь». Я сделал маленький глоток кофе, который мне принес Блейк, и тут же выплюнул его обратно в стаканчик. Когда я пил кофе, мне нравилось маскировать его вкус молоком и искусственным сахаром. Я думал, что черный кофе встряхнет мою систему, но не тут-то было.

– Перестань делать вид, словно это моторное масло, – усмехнулся Блейк и, даже не вздрогнув, отхлебнул свой двойной кофе. Отвратительно.

– Не проявляй неуважения к моторному маслу. Оно на вкус гораздо лучше этого.

Блейк закатил глаза, затем кивнул в сторону входа в гараж:

– Ты знал, что она придет?

Я покачал головой. На моей маме была старая футболка «МакАлистер» – времен выступлений моего отца, – но номер и фамилия все еще имели свой вес. Осторожно переступая через масляные пятна в форме почек на бетоне, она шагала к нам.

– Здравствуйте, миссис Уокер, – поприветствовал ее Блейк, когда она обняла его. – Как ваши дела?

– Блейк, – беззаботно поздоровалась мама. – Сколько еще раз мне просить, чтобы ты называл меня Лорой?

Блейк смущенно пожал плечами. Он знал мою маму целую вечность, но ему неловко было называть ее как-то иначе, чем миссис Уокер. Но она должна была принимать это как комплимент. Не все заслуживали от Блейка уважительных «мисс», «миссис» или «мистер». К большинству людей он обращался по фамилии или называл «этот ублюдок». Ласковые имена, которыми он называл Эллу, всегда будут звучать чуждо в моих ушах.

– Наверное, еще сотню раз.

Я поставил кофе с машинным маслом на верстак позади себя, мне требовалось освободить руки, чтобы всласть похрустеть костяшками пальцев.

– Что ты здесь делаешь, мам? Гонка только через несколько часов.

Повернувшись ко мне, мама произнесла:

– Я надеялась, что у тебя будет свободное время, чтобы поболтать.

– У нас пресс-конференция в пять, – нахмурился я. – Может, ты…

– Я ее перенесу, – заверил Блейк, словно она не имела никакого значения. – Часа вам хватит?

Прежде чем кто-либо из нас успел ответить, Блейк ушел, чтобы творить чудеса. И под чудесами я подразумевал какое-нибудь безумное оправдание отложить пресс-конференцию на час. Блейк был хорошим другом. Как минимум потому, что перенос разозлит многих людей со строгими графиками и жесткими сроками. Может, Холлису было и все равно, что о нем думают люди, но мне было не все равно.

Я повел маму в свой номер на втором этаже. Это была тесная комнатка, в которой помещались только стол, двухместный диван и мини-холодильник, но все равно это был дом вдали от дома.

– Это место похоже на твою детскую спальню, – мама рассмеялась, – за исключением кровати в форме гоночного болида и постеров «Могучих рейнджеров».

Оглядевшись по сторонам, я мигом смекнул, что она имеет в виду. На каждой доступной поверхности валялись стопки видеоигр, а на стенах были развешаны памятные вещи с символикой «МакАлистера». Протеиновый порошок и гантели были новыми, но в остальном здесь царила такая же атмосфера, что и в комнате восьмилетнего Тео.

Мама села на диван, скрестив ноги, как настоящая леди.

– Нам стоит поговорить о вчерашнем вечере. Я никогда не позволяла твоему отцу начинать гонку, если мы перед этим поссорились. Как я понимаю, старые привычки умирают с трудом.

– Да, наверное. – Я нервничал, опасаясь, что если ляпну что-нибудь еще, то в конечном итоге опять засуну себе ногу в рот.

– Я не знала, что тебя так расстраивает, что мы с Ричардом вместе, родной, – призналась мама, качая головой. – И я хочу, чтобы ты понял: моя любовь к твоему отцу незыблема. Ричард никак не изменит то, что я испытывала к твоему отцу. Что я до сих пор к нему испытываю. Я не стираю ни одного из наших совместных воспоминаний. Я просто создаю новые с кем-то другим.

Я уставился на свои руки, словно это был только что найденный давно утерянный Пикассо.

– С Ричардом.

– Раньше Ричард тебе нравился, – напомнила мама. – И очень сильно, если я правильно помню. Они с отцом отвели тебя на твой первый матч по регби…

– Разве ты не видишь, как это странно? – спросил я резче, чем планировал. – Мама, Ричард был папиным менеджером. Его лучшим другом. Они были неразлучны, а теперь ты – с ним.

– Теодор, ты все так выставляешь, словно у нас с ним была интрижка.

Я пожал плечами, избегая зрительного контакта:

– А была?

– Теодор Чейз Уокер! – Голос моей мамы стал таким строгим, что я автоматически выпрямился. – Я не для того рожала тебя двадцать два часа, чтобы теперь сидеть здесь и слушать, как ты обвиняешь меня во всякой ерунде!

– Извини, – пробормотал я, мои щеки покраснели от стыда. – Я знаю.

– Я любила