Русский романс - Наталья Гончарова

– А отец? – переспросила Анна, заметив, что он не упомянул о нем.

– Энн, как тебе утка конфи? – спросил Дэвид, сделав вид, что не слышал ее вопроса. Анна всей своей открытой душой ненавидела его привычку поступать так. Если ему не нравился вопрос, который она ему задавала, он не отвечал на него. Нет, он не обманывал, и даже не констатировал, что не хочет говорить об этом, нет. Он просто не отвечал на вопрос, делал вид, что не слышит его, и сменив тему, начинал говорить о чем либо совершенно другом, будто бы и не было того разговора, который ему пришелся не по нраву. Впервые столкнувшись с этим, Анна опешила и не поняла в чем дело. Вначале ей даже показалось, что он ее не услышал, может ее голос звучал тихо, или шум улицы заглушал ее голос, и, желая исправить это,она повторила вопрос громче. Но он и тогда не ответил ей, и Анна, наконец, поняла, он просто не хочет говорить на эту тему, и таким образом избегает ответа.

Все это было так чуждо ей, ведь она была открыта и готова ответить на любые его вопросы. Вот только он их не задавал.

И снова сбитая с толку, Анна решила не противиться, и ответила с натянутой улыбкой:

– Очень вкусно.

Но больше не удостоила его ни словом, ни взглядом, пока ужин не подошел к концу.

Даже в поздний час Английский бульвар был по-прежнему полон людей, с той лишь разницей, что все семейные пары, удалились в свои апартаменты, отдав город тем, кто ищет приключений, денег и любви.

В свете фонарей и тысяч окон, не было видно звезд, и лишь одинокий месяц, следил за ними с уставшей улыбкой вечности.

Ужин прошел не так как того желала Анна. Казалось, они отдалились друг от друга, и в эту минуту, не было двух людей, которые были бы такчужды друг другу, словно два случайно встретившихся прохожих, лишь на миг, коснулись рук, чтоб тотчас разойтись навеки.

Уже завтра он должен будет отбыть в Калле, и хотя он планировал пробыть там всего несколько дней, а затем вернуться, Анну мучало смутное беспокойство. Их связь была столь хрупка, и ненадежна, что казалось, даже такой малой разлуки достаточно, чтобы разрушить ее.

Она не могла не думать, о том, что ждет ее в будущем, уйдя из гувернанток, она волей или неволей поставила себя в зависимость к Дэвиду. И если он решит покинуть ее, оставив в Ницце, ей ничего не останется, как вновь вернуться в Париж, без средств к существованию и без работы,потому как в Ницце она ничто. Не то, чтобы она в Париже что-то значила, но в городе, где каждый третий эмигрант, ей было легче и дышалось как-то проще.

И самое время, попытаться сгладить шероховатости ужина, но она словно окаменела, не было ни сил, ни желания, искать путь к его холодному,остывшемув вересковых пустошах сердцу, и, решив, смириться с тем, что суждено случиться, Анна мысленно распрощалась с ним.

Как вдруг, как только они оказались в конце бульвара, там, где даже вездесущий фонарь, не доставал своей ладонью темноты, Дэвид резко остановился, и нетерпеливо притянув Анну к себе, с жадностью подминая ее, словно гибкую ивовую ветвь, со всей страстью, на какую способен мужчина, поцеловал ее.

Она безвольно и податливо откинула голову назад, покоряясь его силе, а руки переплела на его шее, так тонкий и изгибистый вьюн ищет для себя опоры в этом мире полном ветров и тревог. В тот миг, весь мир с его горестями и бедами, с радостью и счастьем, перестал существовать для них. Был лишь он и она, и губы и руки, и каждое движение в такт.

Скольких до нее целовал он женщин? Как жарко и как страстно любил он других? Анна вспомнила золотистые волны волос Сессиль, ее матово-белые плечи в лунном свете ночи. И ревность, саднящая, где-то под грудью, словно рана, о существовании которой она даже не знал, вдруг отравила этот прекрасный миг, и Анна, желая стереть все прошлое между ними, с упоением и отчаянием стремилась поцелуем показать силу своих чувств, придать все, что было до нее вечному забвению, чтобы он не помнил ни день вчерашний, ни день прошлый, не помнил ни имени, ни лиц тех других, рисуя новое настоящее и будущее только с ней.

Вдруг отстранив Анну от себя, так что на ее лицо теперь падал молочный и бледный свет полумесяца, хотя сам все так же оставался в тени, заговорил. Его низкий голос в приглушенном гуле вечернего городабыл разлит в воздухе будто шампанское, отчего понять его было так сложно, но так необходимо.

– Послушай Энн, я знаю, тебе кажется, что я слишком закрыт, и не искренен с тобой, но это не так. Правда в том, что я не люблю говорить о прошлом. Да и рассказывать там нечего. Моя мать была так мягкосердечна к мужчинам, и так жестокосердна к нам, своим детям. А отец. Он пьяница. Как человек он был ничтожен и никчемен. Одна лишь радость я его совсем не помню. И даже сгинул он где-то подле бара. Меня отдали дяде, что с титулом и весом в обществе, а тот и рад был рабу. Вот только окажись я чуть слабее, он бы раздавил меня и выкинул, но я его племянник, выходит той же крови, и я, ведь я из той же горной породы, что и он. И теперь я тот, кто есть сейчас. Почти, что он, за малым исключением. А потому, Энн, не жди от меня, того, кем я не являюсь, и кем не буду никогда. Во мне нет ни интеллигентности, ни благородства, не жди их от меня Энн, и не будешь разочарована.

Анна была обескуражена этим монологом, и на ее молочно-белом лице было и удивление и жалость и вместе с тем отрешенность. Она не знала, как реагировать на его исповедь, и все что ей пришло в голову, это положить руку ему на грудь и чуть слышно произнести:

– Хорошо.

Быть может после этого признания, ей стоило бежать прочь, но она не сдвинулась и с места, быть может, не могла, а может, не хотела.

– Прекрасно, – глухо произнес он, и сменил тему, став хладнокровным и отстраненным, как обычно, как и