Остров любящей женщины - Наталья Труш

— …Прикинь, Миша, который от баб, как от чумы, шарахался, так ему его Людка жизнь отравила, влюбился!!! Правда, Людка и тут не дает ему покоя. Прознала, что у Миши лямур, и выдвинула условие: раз у тебя любовь, к дочке не подходи! А как, если живут они в одной квартире?! Вот такие они, бабы…

Васильев с Головиным глубокомысленно помолчали. Каждый думал о том, как коряво сложилась личная жизнь. Переженились все рано. Вроде не просто так, а по любви. Только «любови» эти вдруг куда-то исчезли, а вчерашние феи превратились у кого в «ведьму», у кого в «выдру», у кого и вовсе во что-то такое, что вслух произносить не принято.

И вот, когда жизнь напинала их всех, когда вроде пришло успокоение, а вместе с ним и другие, совсем не такие, каких всегда боялись, женщины, у каждого начались еще большие сложности.

— Я вот думаю, Леха, мы жить когда-нибудь начнем, как нормальные мужики, или все так и будем, как на войне, а? Мишу бывшая жена поедом жрет, не вздохнуть. Ты из-за своего бизнеса на любовь наступил двумя ногами. Не возражай! — выдохнул Головин Васильеву прямо в ухо, заметив, как он протестующее ворохнулся в ответ на его замечание. — Не возражай… Я же вижу. А ты сам знаешь, что это так.

— А у тебя, Степаныч, что у тебя с этой самой личной жизнью?

— А у меня вообще чума! — Головин коротко хохотнул себе под нос. — Я даже сказать тебе боюсь. У меня девочка пришла работать — дочка моих знакомых. Умница, юрист! И я потек! Прикинь, Леха! Я — потек! Ты веришь?

— А почему не верить-то? Ты ж человек…

— Я не человек, Леха. Я давно забыл об этом. Я много лет был машиной. В башке — компьютер, в руках — оружие. Не тебе объяснять. Потом все это у меня отняли. Думал — загнусь. Я ведь больше ничего делать не умел в жизни! Первое время одежду цивильную не знал как надеть на себя. Все казалось, что джинсы на мне, как на корове седло. О костюмах с галстуками я вообще молчу!

— Да, галстуки — это беда… — пьяненько согласился Васильев. — Я их сам боюсь. Если и ношу, то в кармане.

— Ну да… И вот эта машина, эта куча мышц с мозгами потекла… Я как вижу эту девочку, так расплываюсь в улыбке. Но самое-то стремное, когда она у Галки с Пашкой родилась, я ее в пеленках видел. Слушай, Леха, мне сегодня стыдно оттого, что я ее голую двадцать два года назад видел!!! Че делать-то?

— А что родители?

— А что родители? — переспросил Степаныч. — Пашка понял все. Говорит, что они Лизочке только добра желают…

— А она?

— А она меня любит! Представляешь? Я это чувствую! Нет, не как мужика, конечно! Как человека, как начальника. Она, Лех, моей дочки на три года младше! Во как! Но я не спешу. Пусть растет…

— Пусть растет… — согласился Васильев.

…Он спал в самолете, и ему снилась Катька, почему-то совсем маленькая, в пеленках. Он разворачивал эти пеленки, как кочан капусты, пока наконец не добрался до крошечного розового тельца. Он баюкал ее на руках, разглядывая в младенческих чертах лица знакомые линии губ и бровей и слушая размеренное поверхностное дыхание маленького человечка.

* * *

Из аэропорта Васильев поехал к Катерине. Он совершенно не был готов к разговору. И не хотел готовиться. Ему было страшно позвонить ей по телефону. Он решил, что так будет проще. Увидит и все поймет: простила или не простила.

У цветочного киоска он долго ломал голову, купить цветы или не купить. Где-то внутри билась мысль: в данном случае цветы — это веник, которым можно получить по морде. С другой стороны, без цветов было как-то совсем уж плохо. Вроде как проверка: ах, не принимаете, тогда и правильно сделал, что не купил.

Цветы Васильев выбирал придирчиво, забраковал все, что можно. Неожиданно для себя сделал вывод, что ему нужен цветок в горшке. И выбрал такое цветущее чудо, что настроение поднялось у самого. Из глубины ремневидных темно-зеленых листьев выглядывали соцветия необыкновенной красоты. Название растения Васильев узнавать не стал. Не в названии суть.

Девушка тщательно запаковала цветок в бумажный куль и поставила горшок в пластиковый пакет. Васильев бережно прижал цветок к себе. Он нес его как хрустальную вазу, как будто от того, в каком виде будет доставлен цветок адресату, зависит его, адресата то есть, расположение к нему. Тьфу, запутался совсем! Мысли у Васильева просто разбегались.

И еще он ужасно боялся повернуть назад. Он почему-то даже подумал, что если бы он купил обычный букет, то мог бы и не доехать до Катерины, а цветок в горшке — это уже член семьи, хочешь — не хочешь, а его надо пристраивать в дом.

…Васильев стоял во дворе дома, из которого последний раз вышел почти пять месяцев назад. Все тот же двор, все те же окна на восьмом этаже.

Света в Катиных окнах не было. Васильев долго торчал как монумент посреди двора, не решаясь войти. Да и двери с домофоном, просто так не откроешь. А свет все не зажигался.

Васильев не задавал себе вопрос, где может быть в такой поздний час Катерина Савченко. Он вспомнил, что у Кати два кота, один из которых — его Кешка. Живые существа, которых надо кормить, за которыми надо ухаживать. Значит, Катерина появится дома обязательно.

«А если она переехала вместе с котами?! — думал Васильев. — Да нет! Это невозможно! Куда она переедет? Она не собиралась… Мы же всего месяц как потерялись… Или уже полтора? Или два…»

Васильев подошел к двери в Катино парадное. Закурил в ожидании, что кто-то будет выходить. И не успел докурить, как двери распахнулись. Выходящая девушка пристально посмотрела на Васильева. Он пропустил ее, придержав двери рукой, и вошел в подъезд.

И вот тут его заколотило. Он кожей ощутил, что Кати нет дома, что он не увидит ее. И путь на лифте до восьмого этажа показался ему вечностью. Потом он долго звонил в знакомую дверь, прислушивался, принюхивался. Было очевидно — Кати нет здесь.

Васильев долго думал, удобно ли позвонить соседям. Наконец решился. Он надавил на кнопку звонка, коротко, как бы извиняясь за то, что тревожит людей в такой поздний час.

Никто не откликнулся. Васильев позвонил еще раз, уже смелее. Но и на продолжительный звонок никто не поспешил к двери. «Вымерли они все тут, что ли?» — подумал он. Потом пристроил пакет с цветком под Катиной дверью, а сам присел на ступеньки лестницы.

Вытащив мобильник и найдя нужный номер, он не спешил звонить. Не хотел он вот так, по телефону объясняться с Катериной. Ему надо было ей в глаза смотреть. Надо было увидеть в них то, что происходит у нее в душе. Телефон тут плохой помощник. А ну как она и слушать его не захочет по телефону? А может, и трубку брать не будет, если увидит, чей номер высветился?

Как объяснить Кате все: Танечку эту, будь она трижды неладна, свое поведение, трусость, наконец, свою, слабость и бессилие? Как?

Он знал только одно: если бы ситуация в делах не переломилась в его сторону так резко, он бы не приехал прямо из аэропорта к Катерине. Но как объяснить это ей? Как сделать, чтобы она поняла, что есть мужское самолюбие, которое не позволило ему поступить тогда иначе?