Невеста императора - Елена Арсеньева

– Прийти некому, а вот ветром откуда-то понесло, – спокойноотозвалась Сиверга, беря ее за плечи. – Да ничего, это верховик. Ты ложись,чтоб он тебя не коснулся. Лежи… солнце согреет.

И, повинуясь мягкому, но неодолимому пожатию ее рук, Машалегла навзничь, тихонько охнув от щекотки, когда зеленая трава коснулась ееобнаженной спины.

Сиверга с нескрываемым любопытством вновь воззрилась на еенагое тело. Маша сильно исхудала за последние месяцы и сейчас мучилась, чтоСиверга сочтет ее худобу уродливой. Чтобы избавиться от этого неотвязноговзгляда, она закинула голову и уставилась в высокое небо.

Ох, каким же было оно высоким и голубым – до звона! И всепронизано солнечными лучами, словно расшито золотыми нитями.

На миг Машей овладела страшная сонливость, веки словноокаменели, но тут же это прошло, и она обрадовалась, что не уснула: было таксчастливо глядеть в бесконечную, хрустальную голубизну!

Чем дольше она глядела, тем больше видела, словно глазапостепенно проникались новым, особенным зрением, и вскоре ей открылись дальниеграни свода небесного, отшлифованные божественной рукою до такой совершеннойстепени, что человеку непостижимо увидеть их, когда он удосуживается мимолетновскинуть к небесам свой затуманенный повседневностью взор. А очи воздетые –прозревают, и прозревала Маша узоры сонных звезд, терпеливо ждущих, когдаустанет светить солнце и придет их черед глядеть на землю, расцвечивая своимиогнями черный бархат ночи. Рядом со звездами дремала большая белая луна, и всеее тусторонние сновидения клубились внутри прозрачно-туманного, опалового тела.

Маша глядела да глядела бы в вышину, однако ей начал мешатькакой-то звук. Чудилось, над ухом кто-то непрестанно, настойчиво звонит вмалюсенький звоночек. Маша повернула голову, думая увидеть Сивергу, идущуюрядом в своих побрякушках – гэйен, однако у самого лица увидела бледно-синийколокольчик, который раскачивался на своем тонком зеленом стебле и мелодичнозвенел, звенел… Под кудрявым листом папоротника стоял другой колокольчик,побольше, странного, тускло-белого, тенистого цвета, и гроздь его удлиненных,как бы прохладных цветов исторгала медлительные, протяжные звуки, бывшие словнобы эхом легкого, синего звона.

Маша слушала и смотрела, изумляясь, как высоко выросла траваи как тесно обступили ее цветы – каждый светился, как солнце, и любовался своейкрасотой. Над миром цветов непрестанно летали другие цветы – то были бабочки.Иногда они припархивали совсем близко и касались обнаженного тела Маши своимибархатистыми крылышками – по телу пробегала дрожь, стон срывался с пересохшихгуб. Она не то спала, не то бодрствовала, но видела, слышала, ощущала все враз,вблизи и вдали, – и даже перламутровый отлив рыбьей чешуи, устилавшей днодалекой большой реки, видела она. И тоненькая стрекоза, мелко трепещапрозрачными, слюдяными крылышками, с любопытством устремила взор своихизумрудных, невероятных, сетчатых глаз в затуманенные глаза женщины,распростертой на поляне и отданной во власть ненасытному солнцу…

Солнце разогрело ее и разожгло. В глазах мелькали цветныепятна, словно бы спутались день и ночь, и страны света, и времена года. Тожарко было, то холодно; светлые, нежные облака стремглав неслись по небу,спасаясь от темных осенних туч, и грозы рокотали в вышине – а может быть,разговоры богов слышала Маша? – на смену грозам приходили снегопады, однакотело ее так раскалилось от солнца, что снежинки тут же таяли, оставляямучительно-сладостную память о своих прикосновениях.

Витая над временем и пространством, тысячи лет, какмгновение, проживая, Маша при сем знала, что это был все тот жеодин-единственный день – как бы отраженный в зеркалах мирозданья мерный ходбольшого времени.

Тяжелая поступь пронзила землю. Олень-рогач гнал прекраснуюпятнистую ланку, а она бежала неспешно, делая вид, будто ожидание, гонка –самое лучшее, что ждет их двоих, а вовсе не томительная страсть, котораявладела одинокой женщиной, беспомощно простирающей руки к миру.

Она не замечала, что плачет, что слезы бегут по вискам иувлажняют землю вокруг, – к изумлению цветов, еще не знавших соленого дождя.

Все, что видела она вокруг, на много тысяч верст и рядом, –все было лишь мучительным воплощением недосягаемой любви и красоты. В глубинесердца зарождалась острая боль, которая то и дело прорывалась короткими,печальными кликами.

Птицы и бабочки оглядывались на лету; цветы вздрагивали;деревья замирали, прислушиваясь, и звери останавливали свой бег. Какая-тослепая сила с острой болью, тоской и мучительными слезами оцепеняла мир: словнобольшие пауки заплетали его белыми тенетами смертоносного одиночества.

Все живое замерло в тревожном ожидании: кто явится, кторазорвет эти путы? И только солнце бестрепетно взирало с высоты, ибо уже узрелоего: высокого человека, который вышел на поляну, раздвинув кусты, – и замер привиде нагого женского тела, безвольно раскинувшегося на траве.

Он смотрел… но все прочие обитатели леса стыдливоотвернулись от них, потому что ощущали своим единым сердцем: этих двоих,рожденных друг для друга, надо оставить в мире их любви.

Только солнце, которое и не такое видело на своем веку, неотвело жаркого взора, лаская узкую, стройную спину этого человека, которыймгновенно накрыл своим телом возлюбленную и слился с нею – в ее ожидании, в ееслезах, в ее стонах, трепете и содрогании, радости и печали, отныне и вовеки…все как в тех клятвах, что некогда дали они пред святым алтарем.

* * *

– Проснись. Проснись!..

Он ли зовет очнуться, увидеть его, взглянуть в его глаза?..Нет, другой голос – женский.

– Проснись.

Маша приподняла веки. Что-то влажное, прохладное касалось еелица. Пахнет дождевицей. Да, правда, кто-то обтирает ее лицо водою.

Сиверга! А где же?..

Вмиг оглядела пустую поляну – и мучительное рыдание сотряслосердце – никого! Призрак, морок, сон!

Сиверга резко повела ладонью перед ее лицом:

– Не плачь. Нет, не плачь.

Маша понурилась. Сон, только сон. Ну что ж… значит, онабудет жить во сне. Теперь известна дорога в мир сладостных видений, и припервой возможности Маша воротится туда.