Любовник тетушки Маргарет - Мейвис Чик

Холодильник тоже чувствовал, что сыт по горло. В нем давно уже не водилось ничего, кроме кубиков льда, бутылок с тоником и неистребимого запаха гнилых овощей. Прошло две недели с тех пор, как Верити пообещала заполнить его свежими продуктами: помидорами, огурцами, салатом-латуком, оливками, морковью, картофелем… и, конечно же, этими мерзкими луковицами — куда без них. Она дала себе клятву питаться только здоровой пищей и заменить звон бокалов постукиванием ложки о миску в процессе приготовления вкусных соусов. Она приняла решение, варить супы, есть пшеничный хлеб и масло только высшего качества. И холодильник ей поверил, он прямо-таки лопался от гордости, хвастаясь перед посудомоечной машиной (будучи итальянцем по происхождению, он мнил себя мужчиной), думал: «Ну вот, наконец я займусь работой, для которой создан». А потом… Все оказалось пшиком. Чечевичный суп с кориандром постепенно высох, а салат, становясь все более склизким, так и изошел слезами. И если Верити думала, что после всего этого может явиться сюда и просить у него душевного отклика, то она ошибалась. У него было полно претензий к ней, он очень разозлился и не собирался этого скрывать.

Даже у Стены, ее задушевной тосканской подруги, кончилось терпение. Одно дело, когда к тебе прислоняются горячей щекой, орошенной слезами, можно стерпеть даже, когда на тебя время от времени орут — всякое случается, — но совсем другое, когда тебе в лицо швыряют стаканом, сопровождая это оскорбительное деяние потоком копрологической брани и пинками, — это и святого выведет из себя. Стену в некотором роде можно было назвать блаженной, но она — не Франциск Ассизский и никогда не обещала им быть. Отныне Верити могла беситься сколько душе угодно. Стена начала крошиться и никогда больше не будет той идеально гладкой молчаливой опорой, какой когда-то служила хозяйке. От одного пинка острым мысом туфли из нее вывалился кусок терракоты, вывалятся и другие. Это слишком жестокий поступок, чтобы его простить. Сколько бы Верити ни ползала перед ней на четвереньках, собирая осколки разбитого стакана и желто-коричневой штукатурки, стена никогда ее не простит. Никогда. Она будет лелеять свою рану в гордом молчании как свидетельство варварского отношения хозяйки. Minestra riscaldarc, разогретый суп, как говорят на родине стены, никогда уже не станет снова вкусным. Нет, нет. Марко — это вчерашний день, Marco ieri. В будущем Верити должна будет научиться нести свой крест в одиночестве.

И только бутылка джина, стоявшая сейчас на скамейке напротив стены, была весела. Хозяйка что-то напевала вполголоса, любовно оглаживая се, регулярно из нее наливала, и бутылка на седьмом небе от счастья. Ее предки всегда утверждали, что она изготовлена, чтобы сеять хаос в душах, и в подтверждение приводили историю знаменитого художника по фамилии Хогарт, который в конце концов написал с нее икону, назвал «Тропою джина» и присягнул ее силе, как божеству, но раньше она все равно не верила, что такое маленькое создание способно обладать подобной мощью. Теперь верила. Бутылка лукаво подмигнула недовольным обитателям кухни — как королева этих мест. Эта противная подружка-соседка ее хозяйки может сколько угодно отправлять в мусорную корзину бутылкиных сестер и приносить штабеля коробок со свежим апельсиновым соком и галлоны газированной минеральной воды, она ведь здесь надолго не задерживается. «Столько дел, столько дел, — передразнивает ее Верити, обращаясь время от времени к своей единственной оставшейся верной подруге-бутылке. — Она, видишь ли, занята, занята своим милым-любимым-любовником». «Вот и хорошо, — заключила бутылка джина, — потому что никто лучше меня не подпитывает чувство одиночества».

— Отвечайте, отвечайте же мне! — вопила Верити в эту сгустившуюся атмосферу отчуждения. Опять изображает Сару Бернар, думали кухонные агрегаты. «Гляньте, вылитая Мария Каллас!»— насмехалась Стена. Наверху зеркало и щетка, прижавшись друг к другу, вспоминали, что когда-то хозяйка была Белоснежкой, а теперь превратилась в злую королеву-мачеху, в ведьму, и гадали, удастся ли им выжить, таким слабым и хрупким.

Однако телефон, не такой независимый, как другие, внезапно содрогнулся, пробужденный от долгого глубокого сна своим товарищем из Хампстеда. «Черт, что за невежа звонит в такое время? — подумал он. — Уже десять вечера!» Но вынужден был повиноваться. В противном случае завтра ему устроят гинекологический осмотр, а «Бритиш телеком» славится своими инженерами с руками как лопаты и пальцами как кумберлендские сосиски. Ходят слухи, будто компания специально набирает именно таких, чтобы оборудование повиновалось беспрекословно. Итак, телефон пиликал наверху и трезвонил внизу, и Верити, только-только собравшаяся еще раз осчастливить бутылку джина своим вниманием, с удивлением поставила ее на стол. Это Маргарет, подумала она, тетушка Маргарет, она икнула, тетушка Маргарет только что из Парижа.

У Верити сумбур в голове, но одно она помнила четко: ее подруга — очень храбрая женщина, очень храбрая и несправедливо обиженная женщина. Потому что мистер Совершенство, мистер Саймон-Оксфорд-Будь-Он-Проклят-Совершенство собрался бросить ее храбрую, несправедливо обиженную подругу и уехать. Бросить навсегда. Да, они могли напоследок предаваться в Париже последнему разгулу, но в душе Маргарет, конечно же, рыдала, рыдала. Верити икнула и сама начала плакать. Вопрос, на который она желала бы получить ответ, таков: если мистер СОБОПС может так поступить, притом что он казался таким хорошим, тогда какого черта она, Верити, обижается на Марка? Он, может быть, конечно, и деспот-альфонс, и порой валял дурака, и заглядывался на других, и бывал жестоким, но он никогда бы вот так вдруг не уехал в Никарагуа. Что, разве нет? Однажды, правда, он уехал на Тенерифе, прихватив ее деньги и ничего ей не сказав, но чтобы в Никарагуа! Да, гнусноватый финал. Жестокий? Жестокий?! Да Марк — ребенок по сравнению с этим! В сущности — Верити медленно, спотыкаясь, брела по коридору — в сущности, по сравнению с этим гадом Марк — бриллиант чистой воды. Вот почему она отправила ему тот забавный рецепт, который когда-то сочинила.

Верити ничуть не удивило, что к телефону пришлось ползти на коленях. Ночами она теперь часто передвигалась по дому подобным образом, и рано утром тоже. Днем она могла снова превратиться в homo sapiens, более-менее прямо сидеть перед телевизором, даже если изображение и двоилось перед глазами, но в это время суток ей было удобнее и безопаснее вести себя так же, как большинству других млекопитающих.

Она ответила бодрым голосом: якшаясь с духом бутылки, нужно проявлять хитрость. В трубке прозвучал мужской голос, знакомый мужской голос, очень знакомый мужской голос.

— Верити, — сказал он, — ты мне нужна.

— Хорошо, — спокойно ответила она, — возвращайся. Ты прощен. — И положила трубку с подчеркнутой осторожностью, каковую телефонный аппарат полностью одобрил.

Ну, вот и ответ.

Теперь Верити думала, думала быстро, но не поднимаясь — она думала, сползая по лестнице на коленях. Медленный процесс, но теперь в ее размышлениях наметилась определенная цель, не то, что раньше, когда, взобравшись наверх, она забывала, зачем, собственно, это сделала. Перегнувшись через край неприветливой ванны, она открутила краны, влила в воду шампунь, который образовал пики жемчужной пены, что привело ее в изумление, — откуда они взялись? Постаравшись принять позу, близкую к вертикальной, дотянулась до ароматического масла и начала втирать его в волосы под шипящей струей. Она понимала — что-то не так, потому что пена была у нее под носом, а не на голове, но продолжала втирать, в то время как внутри у нее что-то булькало от счастья. «Старые времена», — тихо проговорила она, опустив голову в ванну, отчего голос отдался гулким эхом, «совсем как в старые добрые времена», — повторяла она снова и снова, безуспешно пытаясь промыть жирные волосы раз, другой и третий. Схватила полотенце, собираясь накинуть его на голову, но ощутила запах. Принюхалась. Полотенце дурно пахло. Отнюдь не свежестью. Она поползла, заливая пол водой, смеясь, расшвыривая вонючие нестираные вещи, и наконец прибыла в спальню. «Сумела, молодец!» — похвалила она себя и нашарила в бельевой корзине полотенце, которое угрюмо свисало с ее плетеного бока. «Я не виновата», — стала оправдываться корзина перед зеркалом и щеткой. «Да уж конечно, черт побери», — согласились те. Все с осуждением наблюдали, как хозяйка, качаясь, бродит по комнате, выдвигает ящики, пытаясь найти там чистое белье, и перебирает одежду в шкафу в поисках чего-нибудь экзотического, во что можно было бы облачить свое неустойчивое тело. Она даже сделала рискованную попытку в вертикальной позиции спуститься по лестнице в ванную, но, похоже, спутала направление. Развернулась, повторила попытку, на этот раз успешнее, хотя на пути ее подстерегало несколько непредвиденных столкновений со стенами и перилами. Очутившись наконец в ванне, Верити почувствовала себя на вершине блаженства. «Воды, — решила она, — мне нужно выпить много воды. Эта чертовка — старушка Маргарет постоянно твердит, что мне нужно пить побольше воды. Так я и сделаю, — хихикнула Верити, — но ни за что не признаюсь тетушке Маргарет, что она была права, — ни за что. А то слишком уж она возомнила о себе из-за этого своего типа. Что ж, теперь и у меня есть свой тип… Ха-ха. Ха — черт возьми — ха!..» Сунув голову под кран, она начала жадно пить. Распрямилась с гримасой отвращения — что за мерзкий вкус! — и снова похвалила себя, теперь — за послушание. Видимо, это в награду за него с ней наконец произошло что-то приятное. «Хорошая девочка, Верити», — сказала она себе, глядя на пальцы ног, которые сами собой шевелились от удовольствия.