Тень моей любви - Дебора Смит

Я сказала маме и папе, что позвоню, когда мы появимся в “Десяти прыжках”. И мы привезем Мэттью и Твит на ферму к ужину.

– Пожалуйста, не приглашайте никого, – умоляла я. – Не надо напускать на них всех сразу.

– Хорошо, – сказала мама что-то уж слишком весело.

Мэттью и Твит поручили всех своих собак и птиц заботам коллег, мы собрали вещи и умудрились попасть на рейс на Сиэтл прямо на следующий день. Мэттью раскупорил в полете бутылку шампанского.

– За Салливанов и Делани, – сказал он.

Твит засмеялась и показала на меня.

– Ты делаешь это, как Мэттью, когда он нервничает.

– Делаю что?

Она засмеялась громче.

– Тянешь себя за уши.

Роан и я страшно переживали, что события развиваются слишком быстро. То, чего Мэттью не знал, не могло его ранить. Чем больше я размышляла по поводу предательства Джоша, тем большая меня охватывала злость. Будет ли он по-прежнему хранить свой трусливый секрет или признается Мэттью и семье?

Я чуть ли не желала того, чтобы он все отрицал, и мы могли бы тогда никому об этом не рассказывать. Но если Джош откажется от Мэттью, Роан будет очень жесток к нему. Я действительно верила, что он может разрушить жизнь моего брата. Я металась между двух огней.

Мы остановились на ночь в Сиэтле, в доме Роана, но нас там ждала настоящая осада. Телефонные звонки из дома – звонили родители, бабушка Дотти, все мои братья, кроме Джоша, который все еще был в Атланте, кузены, тети, дяди. Все были взволнованы и обрадованы, многие хотели поговорить с Мэттью и Твит, которая настолько растерялась, что пустилась обсуждать с папой вирусные заболевания домашней птицы.

Роан слушал все нашу болтовню по телефону. По-моему, ему казалось, что дерево его жизни, так тщательно взращенное и уже дающее первые плоды, срубили. И теперь не спеша пускают на лучину для своих маленьких очагов. Больше всего он, конечно, боялся, что кто-нибудь упомянет в разговоре с Мэттью его прошлое. Но об этом я всех предупредила особо.

К тому же все были под сильным впечатлением того, что он сделал. Это само по себе исключало разговоры о прошлом, было просто неловко вспоминать. Никто не жаждал рассказать Мэттью, как семья сначала не замечала Рони Салливана, затем заключила на время в свои объятия и, наконец, отбросила и попыталась забыть. Поэтому попросить об этом было нетрудно, по крайней мере, поначалу.

Мэттью был в экстазе.

– Все оказалось так просто, – сказал он мне, когда Роан не мог нас слышать. На лице у него было недоверие, – Не понимаю, почему Больший так переживал и мучился все эти годы. Думаю, что он слишком плохо судит людей, вот и перемудрил. – Мэттью вздохнул и покачал головой. – Знаешь, я решил, что он относится к категории людей, которые смотрят дареному коню в зубы.

Я чуть не высказала ему: “У Роана есть все основания считать: каждая подаренная лошадь только и думает, чтобы лягнуть”, но решила, что не стоит открывать по этому поводу дискуссию. Роан заслужил право сам все объяснить Мэттью, когда он будет к этому готов.

А, черт, готов или не готов, у него скоро не будет иного выбора.

* * *

– Пожалуй, сегодня мне нужно что-нибудь покрепче, – сокрушенно вздохнул Роан, когда мы сидели в тени на маленьком балкончике его спальни. – А это случается не часто. – Он с досадой выплеснул из кружки остатки пива. Я сидела между его голыми ногами на деревянном полу балкона, на мне не было ничего, кроме одеяла. Впрочем, и оно было у нас на двоих.

– Ты можешь выпить мое, – я поднесла к его губам свой стакан бурбона. Он сжал зубами края и влил все себе в глотку. – Ух ты! Без рук, – сказала я. – Ты научился этому трюку в баре?

– Нет, я научился ему, когда Мэттью был еще в пеленках. Поменяй кучу грязных пеленок, и ты научишься пить, есть и расписываться без помощи рук.

Я попыталась засмеяться. Нет, я все равно не могла представить себе его – пятнадцати– или шестнадцатилетнего худого грубоватого подростка, заботящегося о чужом ребенке.

– Я люблю тебя, – просто сказала я. – Я люблю тебя сейчас больше, чем когда мы были детьми, больше, чем когда ты вернулся домой, и сегодня я люблю тебя больше, чем вчера.

Он наклонился и поцеловал меня.

– Пьяненькая? – поддразнил он меня.

– Может быть. Но от этого я только вижу все более четко. И я должна заставить тебя поверить мне, что дома все будет хорошо. Мэттью узнает про Большого Роана. Узнает о прошлом. Узнает про нас. От этого не уйдешь. Но все будет хорошо.

– Я не прошу гарантий. Я скажу тебе, чего я хочу. Я хочу смеяться вместе с тобой. Сидеть и смотреть на тебя. Просыпаться и не думать ни о чем другом, кроме того, что ты, такая теплая и гладкая, рядом со мной. Я хочу, чтобы мы вместе строили свою жизнь. Все, что происходит, стоит этого.

И был вечер. Мы сидели молча. Хотелось быть здесь всегда, отринуть все прочее. Но неумолимо приближался рассвет.

– Я не могу сказать, что с нетерпением жду завтрашнего дня, – сказал Роан.

Первое, что мы увидели, въезжая в Дандерри, это имя дедушки. Оно крупными буквами сияло на чучеле у принадлежавшей ему когда-то бензоколонки. На том самом перекрестке, откуда начинали свое победное шествие по землям чероки первые Мэлони и Делани. Бензоколонка по-прежнему в руках семьи, и мы сохранили вывеску.

Мне казалось, что дедушка Джозеф ждал нас, и душа его незримо наставляла меня на моем трудном пути.

“Твой прадедушка”, – подумала я. А вслух сказала:

– Мой дедушка. Дедушка Джозеф. Сначала это была единственная заправочная станция во всем округе, и дедушка ею владел. Папа купил маме кока-колу во время их первого свидания именно здесь. Никто и не подозревал, что они встречаются, потому что ему было восемнадцать, а ей только четырнадцать. Твоя прабабушка Элизабет Делани заперла бы маму в подвале, если бы знала. Папа спрятал маму под одеялом на переднем сиденье своего “Форда” и…