Танец страсти - Марион Орха

— Да, но то было двенадцать лет назад.

Миссис Крейги опустила глаза.

— Сейчас я здесь.

Лола вгляделась матери в лицо. И решила принять ее слова на веру — пока нет прямых доказательств, что та лжет.

— Прости, — сказала Лола. — Я не ожидала, что ты вдруг появишься, вот и все. Давай выпьем чаю, и ты расскажешь, как прошло путешествие.

Когда Лола оставила сцену и занялась чтением лекций, неожиданно оказалось, что ее с радостью принимают в порядочном обществе. Те самые дамы, которые еще недавно не упустили бы возможность унизить ее и подчеркнуть собственное превосходство, теперь ее обнимали. Даже мать готова была снести ее общество.

За чаем с лимонным пирогом они вежливо беседовали о погоде, о путешествии миссис Крейги через океан, о разнице между лондонским и нью-йоркским обществом.

— Так ты не помышляла о том, чтобы снова выйти замуж? — поинтересовалась Лола.

— Майор Крейги оставил мне вполне приличное состояние. Я всегда буду оплакивать его смерть, — отозвалась миссис Крейги с несколько неуместной напыщенностью.

— Вижу, вижу, — заметила Лола, глянув на ее пышные черные юбки. Прикусила губу, помолчала; затем заговорила снова: — Когда-то я для тебя умерла; что же изменилось?

Миссис Крейги стряхнула с колен невидимые крошки.

— Ты уже не та, что была.

— Возможно, такая, как сейчас, я тебе больше по душе? — У Лолы дрогнул голос.

— Зачем ты передергиваешь мои слова? Я приехала из такой дали, чтобы тебя увидеть! Неужели этого мало?

— Так, значит, ты все-таки получила то мое письмо? — уточнила Лола.

— Вспомни, какую жизнь ты вела. Не могла же ты и впрямь надеяться, что я отвечу.

— Представь себе: да, надеялась. Для некоторых женщин достаточно было бы того, что им пишет собственная дочь.

Миссис Крейги больше не в силах была сдержаться:

— Это после всего позора, что ты на меня навлекла! — Она даже привстала с места. — После всех сплетен, многолетнего скандала! Люди бесконечно шептались! Совершеннейший позор и бесчестье! Мне пришлось уехать в Англию, где никто не знал, что я — твоя мать.

Лола съежилась в кресле, плотнее завернулась в шаль. Грудь свело болью, стало трудно дышать. Воздуха не хватало; Лолу бросило в жар, стены комнаты как будто кренились, готовые рухнуть прямо на нее. Прижав ладонь к груди, Лола пыталась выровнять дыхание. Как только ей в голову могло прийти, что мать однажды ее поймет, простит, полюбит? Экий вздор! Миссис Крейги прямо-таки светилась от сознания собственной правоты. Лоле вспомнился тот день, более двадцати лет назад, в Калькутте, когда она последний раз видела мать.

Перед мысленным взором встало лицо миссис Крейги, когда она вышла из дома попрощаться с дочерью, — плотно сжатые губы, стеклянные глаза ничего не выражают. Как будто это ее предали — ее, а не Лолу. Карета отъехала, и мать вернулась в дом, даже не взглянув ей вслед. Уже второй раз она отсылала дочь от себя. Лола тогда поклялась, что больше никогда в жизни этого не допустит.

— Я всегда была для тебя недостаточно хороша, — проговорила она негромко.

Миссис Крейги на мгновение растерялась, потом ее глаза вдруг увлажнились.

— Я же приехала к тебе. — Она вынула из сумочки мятый желтый конверт, повертела в руках.

Лола узнала собственный почерк.

— Ты не выбросила его?

— «Мы с тобой — единственные родные друг другу люди», — процитировала миссис Крейги.

Лола в изнеможении откинулась на спинку кресла; сердце билось в груди, точно попавшаяся в сети птица. Ей было больно, Лола не знала, что говорить и что делать. На минуту она прикрыла глаза, и в душе неожиданно затеплилась робкая надежда: а может, и в самом деле еще можно помириться?

Когда она снова взглянула на мать, миссис Крейги внимательно осматривала комнату.

— Я и представить не могла, что ты так живешь.

Гостиная была просторной и вполне респектабельной, хотя и не слишком богатой. Никакой особенной роскоши.

Лола недоуменно потрясла головой:

— А что же ты себе представляла?

— Ну, уж больно скромно живешь. Учитывая все обстоятельства.

— И в самом деле, — согласилась Лола. — Учитывая все обстоятельства. По-моему, я бесконечно тебя разочаровываю. Из раза в раз.

— Почему ты разговариваешь со мной таким тоном? Ведь я приехала к тебе из-за океана!

— А я все задаюсь вопросом: зачем же ты так сильно утруждалась?

— Конечно, ты могла бы жить с большими удобствами, — снова вернулась к своей мысли миссис Крейги, глянув на конверт, который так и держала в руках; пальцем она невольно поглаживала штемпель города Мюнхена.

Наконец-то Лола поняла, о чем речь.

— Было время, когда я жила во дворце с лестницей из хрусталя и еще в другом, принадлежавшем императрице Жозефине. А нынче я живу по средствам, и мне хорошо.

— Живешь по средствам? — В голосе миссис Крейги прозвучали визгливые нотки. — Графини так не живут!

— Зато все очень достойно и респектабельно, согласись. По-моему, ты как раз должна быть довольна. Неправедно нажитое быстро уходит; я была щедра к другим, как другие — ко мне.

— Неужели ты все растратила попусту?

Лола засмеялась.

— Ты обо мне тревожишься или о себе?

— Я — твоя ближайшая родственница, — уверенно заявила миссис Крейги.

— Я уже составила завещание.

— Но я — твоя мать! Я тебя родила! И я этого никогда не забуду, хотя ты, похоже, уже не помнишь. Не понимаю, отчего ты такая скверная. Ты всегда была крайне странным ребенком.

— Знаешь что? — проговорила Лола. — Я тебя прощаю.

— Ты меня прощаешь?! Я сделала для тебя все, что могла, и ты же меня попрекаешь!

— Однажды я просила у тебя прощения, но ты предпочла не ответить на письмо. Давно уже прошло то время, когда мне что-то было от тебя нужно. Извини, если ты из-за меня постоянно испытывала неловкость.

Миссис Крейги мило улыбнулась и сменила тон:

— Тебе нужно отдохнуть, бедняжке. Я приехала в Нью-Йорк на две недели. Когда ты почувствуешь себя лучше, возможно, я еще раз смогу тебя навестить?

Опираясь на трость, Лола с трудом поднялась.

— Кажется, теперь я тебя устраиваю. Но боюсь, что ты не устраиваешь меня. Когда мне нужна была мать, тебя не было. А теперь я в матери не нуждаюсь.

— Ты меня прогоняешь?

— Похоже на то.

Миссис Крейги тщательно оправила юбки.

— Скажутся на тебе твои грехи, вот увидишь, — пробормотала она.