Чудесный сад жены-попаданки - Лина Деева

куда-то делись. От близости бросало то в жар, то в холод, глаза закрывались, нос щекотал тонкий приятный запах мужского парфюма. Ноги всё настойчивее отказывались идти, и в какой-то момент меня попросту подхватили на руки.

— Ч-что в-вы…

— Не волнуйтесь, Мэриан. Я донесу вас, как самое драгоценное из сокровищ.

«Нет, стой! Да что же это такое?! Надо, надо высвободиться!»

Однако слабость, проклятая слабость не позволяла даже сдвинуть голову, чтобы не упираться носом в шею нёсшему меня мужчине. Чтобы не вдыхать его аромат. Не чувствовать тепла. Не ощущать биение чужого пульса под кожей.

«Ох, а если мы кого-нибудь встретим?»

Хотя что такого-то? Муж несёт жену на руках — разве это не естественно?

«Нет! Я не хочу!»

— Я не хочу.

— Моя дорогая, верьте мне. Я вас не обижу.

Гулкий холл. Лестница. В глазах мутилось, отчего светильники на стенах походили на золотистые шарики. Двери — одна, вторая. И наконец, жар чужого тела сменила прохлада простыней. Я завозилась, пытаясь привстать, и, как ни странно, мне помогли это сделать.

— Вы позволите? — Вкрадчивые интонации, будто со мной разговаривал царивший в спальне полумрак.

— П-позволю?

Язык всё так же заплетался, но, когда под чужими ловкими прикосновениями начали расстёгиваться крючки платья, это не помешало мне возмутиться:

— Ч-что вы делаеть-те?!

— Всего лишь помогаю вам снять платье, — кротко ответила темнота. — Спать в одежде не очень удобно.

— Уходи…

Чужие ладони нежно скользнули по обнажённым плечам, вынудив осечься. Огладили спину, мягко приспустили лиф, освобождая грудь.

— П-прекрати…

— Всё хорошо, моя радость.

Из причёски исчезли шпильки, и освобождённые волосы рассыпались по спине и плечам. Меня уложили обратно на подушки, и я почувствовала, как с ног исчезли туфли. А затем и платье каким-то волшебным образом соскользнуло с тела, и ночная прохлада без промедления забралась под батистовую нижнюю сорочку.

— Вот и всё, моя дорогая.

Надо мной нависла непроницаемая тень, и чужой жар опалил кожу даже без прикосновения. Твёрдые пальцы очертили щёку и подбородок, небрежно мазнули по полыхавшим губам.

— Мне оставить вас?

«Да! Тысячу раз да!»

Но чужие пальцы уже спустились на грудь, игриво сжали, и все слова умерли у меня в горле.

— Или всё-таки остаться?

Никогда прежде я не чувствовала так остро. Близкое тепло чужого тела, вибрирующие обертоны глубокого голоса, нежные прикосновения, заставлявшие трепетать несмотря на ткань сорочки. Ощущения забивали беззвучный вопль рассудка, гасили попытки сопротивления. А чужие руки спускались всё ниже и ниже…

— Так что вы ответите, моя дорогая?

Обжигающее прикосновение к бедру — и сорочка мягко поползла вверх.

— Мне остаться?

Дурманящий выдох прямо в губы. Осторожно раздвинутые колени. Полузабытое сладкое ощущение внизу живота.

Я падала в чёрную дыру, и не за что было зацепиться.

— Что ж, будем считать ваше молчание знаком согласия.

И мои губы властно смял чужой горячий рот.

Глава 88

Всё пошло не по плану.

Конечно, он не думал, что, узнав о долгах имения, Мэриан сразу же прибежит к нему за деньгами. Нет, она попыталась бы справиться самостоятельно: например, продала бы украшения или попробовала уговорить кредиторов на отсрочку. И даже когда Каннингем узнал о побеге и бесславной гибели управляющего Колдшира, то лишь пожал плечами: вряд ли такая мелочь вернула бы упрямицу на путь истинный. Так же безразлично он воспринял известие о том, что Гилби получил уговорённую выплату, ведь источника постоянного дохода у Мэриан по-прежнему не было.

А потом зацвели проклятые розы. И хотя он не верил, будто кто-то в здравом уме согласится платить полновесным золотом за пусть и редкие, но цветы, раздражающее беспокойство никак не желало проходить. Каннингем отмахивался от него, как от назойливой мухи: подумаешь, отправила подарок королю! Его величеству чего только не дарят! Однако дурное предчувствие не унималось. И когда одним далеко не прекрасным вечером он лицезрел её величество в уборе из удивительных роз, а следующим далеко не прекрасным утром прочёл в газете восторженный панегирик королеве, цветам и леди Каннингем, то воспринял это с мрачным ощущением сбывшегося пророчества.

Проклятая девчонка нашла лазейку.

«Ничего, — утешал он себя, — мода преходяща. Сегодня все без ума от лазурных роз, завтра — от тигровых лилий. Цветы не металл, уголь или пшеница, не земля или лес. Цветами нельзя поддерживать постоянный доход».

И он с внешней благосклонностью принимал комплименты жене и барственно давал понять, что, конечно же, для того и дарил ей Колдшир, пока за королевским бриджем его величество вдруг не заметил:

— Надо же, Каннингем. Я был уверен, что ваша супруга уехала в провинцию, чтобы столичная суета не мешала ей в тягости. А оказывается, она задумала заняться садоводством.

— Мэриан всегда тяготилась шумом высшего общества, — светски отозвался Каннингем, однако внутри напрягся. — Ей милее спокойствие и размеренность жизни в дальнем имении. Вот почему я решил не неволить её.

— Благородно, — кивнул король, и невозможно было понять, иронизирует он или нет. — Но советую не затягивать с наследником, Каннингем. Я бы, пожалуй, даже оказал честь вашему семейству, став его крёстным отцом.

— Ваше величество, бесконечно польщён, — поклонился Каннингем, а про себя скрипнул зубами.

Значит, королю недостаточно просто его женить? Он хочет, чтобы брак получил подтверждение?

«Да какую же девицу я, сам того не зная, отбил у его величества?!»

Но с королями не спорят, и на следующее утро лорд Каннингем совершенно неожиданно для всех покинул столицу.

Он знал, что встретит холодный приём. Но что стало для него подлинной неожиданностью — это перемена в Мэриан. Если говорить выспренним, поэтическим языком, осиянный солнцем свободы скромный бутон распустился в дивную розу — почти такую же, как те, что вовсю цвели в саду старого замка. Беда лишь в том, что характер этой розы остался всё таким же колючим. Более того, она перестала это скрывать, без тени смущения демонстрируя поистине мужскую твёрдость и ум.

Восхитительная и недоступная, как древняя богиня луны, она, сама того не желая, разбудила в Каннингеме охотничий инстинкт. И то, что прежде он собирался совершить по воле короля, стало для него вопросом принципа.

Он обязан был объездить эту свободолюбивую кобылку. И нашёл быстрый и действенный способ это сделать.

— Утром, моя дорогая, — шептал он ей в нежное ушко, — вы поймёте, как были глупы, отказывая мне, и сколько удовольствия упустили из-за