Необратимость - Челли Сент-Клер

— Привет. Я видела тебя в клубе. — Я нахожусь в нескольких футах от него, но чувствую исходящее от него тепло. Что-то интенсивное.

Я жду его ответа, звука его голоса, но он молчит. Сжав челюсти, он просто смотрит на меня, не говоря ни слова. Мышцы на его щеке подрагивают, когда он окидывает меня взглядом.

Он невероятно привлекательный.

Даже сногсшибательный.

Моя кожа покрывается мурашками. Интересно, услышал ли он меня за тяжелыми басами, доносящимися через главную дверь? Прикусив губу, я осторожно делаю шаг вперед.

Я прочищаю горло, смотрю вниз на свои кроссовки, а затем поднимаю глаза на него.

— Я Пчелка. Ты…

Он поворачивается и уходит.

Я хмурюсь, словно приросшая к тротуару, и наблюдаю, как тени клубятся за его удаляющейся спиной.

Ну ладно.

Я заставляю свои замерзшие ноги двигаться и сосредотачиваюсь на неровных трещинах в асфальте, которые ведут меня прочь.

Один раз я оглядываюсь назад, через плечо.

Мужчина исчез. Растворился в ночи.

Сердце колотится сильнее, я ускоряю шаг и почти бегу, пока не сворачиваю за угол.

Но продолжаю чувствовать его присутствие.

Даже после того, как я закрываюсь в своей квартире, разогреваю тарелку с остатками еды и удаляюсь в спальню с бокалом красного вина…

Я не могу избавиться от ощущения, что эти глаза провожали меня до самого дома.

ГЛАВА 38

На следующей неделе я вползаю в свою квартиру в шесть утра, измотанная и сонная. Перед глазами все еще мелькают вспышки разноцветных стробоскопов, а ноги гудят от долгих часов, проведенных на сцене в туфлях на дурацких высоких каблуках.

Вздыхая от усталости, я тянусь вниз, чтобы расстегнуть свои украшенные драгоценными камнями шпильки. В процессе я замечаю что-то черное на столешнице, отчего резко выпрямляюсь и дергаю головой вправо.

На моей кухне сидит кот.

Смотрит на меня.

Я смотрю в ответ и дважды медленно моргаю.

Мррууу.

Животное выглядит гораздо менее потерянным, чем я.

А еще… у меня нет кота.

— Как ты сюда попал? — спрашиваю я, словно ожидая ответа.

Тревога — мой постоянный спутник дома, она заставляет меня спать большую часть ночей с кухонным ножом под подушкой, в постоянном ожидании вооруженных взломщиков, грабителей или серийных убийц, ломящихся в дверь. Меня лишили единственного места, где я должна чувствовать себя в безопасности, сделав его более незащищенным и уязвимым, чем любое другое.

Удивительно, но то, что взломщиком может быть кот, никогда не приходило мне в голову.

Я глубоко вздыхаю, хмуро глядя на животное, которое машет хвостом туда-сюда, сметая крошки со столешницы.

— Давай отправим тебя домой. У тебя больше шансов выжить с… кем-нибудь еще. — Я медленно приближаюсь к загадочному коту и смотрю на красный ошейник на его шее — Мистер Бинкерс.

Мистер Бинкерс лижет лапу, давая понять, что он уже дома. Я вздыхаю. Выселение моего нового соседа может оказаться более сложным, чем предполагалось. Несмотря на усталость, я набираюсь сил и уговариваю его подойти к открытой двери и выйти в коридор.

— Пойдем, кис-кис. Кыш. Адиос. — Я издаю несколько мяукающих звуков и хлопаю в ладоши, подпрыгивая вверх-вниз, чтобы привлечь внимание.

Ура, коридор! Как весело!

Судя по бесстрастному взгляду, который я получаю, мистер Бинкерс считает меня идиоткой.

Мои плечи опускаются.

— Ладно, — вздыхаю я, признавая поражение. — Спи на моей столешнице. Может, от нее наконец-то будет какая-то польза. То есть, если не считать моих ежемесячных показательных выступлений в департаменте полиции Западного Лос-Анджелеса. В большинстве случаев это что-то из бакалеи и замороженные ужины.

Я сбрасываю туфли на каблуках и стягиваю с бедер юбку из искусственной кожи. Она падает на бежево-серебристое ковровое покрытие, затем я вешаю сумочку на крючок на стене и иду на кухню, чтобы достать из шкафа коробку глазированных черничных поп-тартов11. Я бросаю на мистера Бинкерса настороженный взгляд, когда откусываю кусочек — черствые, приторные крошки слабая замена настоящих сладостей.

Мрруууу.

Я морщу нос. Отламываю кусочек и кладу его на столешницу рядом с котом.

— Приятного аппетита.

Зажав остаток печенья между зубами, я, одетая только в трусики и топ, подхожу к оттоманке и плюхаюсь на нее. Это предмет мебели цвета настоящей рвоты — неприятного оттенка оранжевого, который никогда не вписывался в цветовую гамму, — но это было воспоминание из детства, а мама собиралась отправить ее в мусорный контейнер.

Я увезла ее с собой, нуждаясь в чем-то привычном. Напоминании о доме.

Мой взгляд скользит к дальней стене и останавливается на десятигаллонном террариуме, в котором живет мой домашний тарантул, Фестус МакГаррити IV. Я поднимаюсь с подушки, чтобы проверить его, заглядываю внутрь стеклянного вольера и любуюсь миниатюрным миром внутри. Растения, камни и ветки аккуратно расставлены, имитируя естественную среду обитания паука. Он ползает по дну, лампа обеспечивает мягкое тепло. Затем я возвращаюсь к дивану и опускаюсь на него, закрывая глаза и запихивая в рот остатки поп-тарта. Он застревает у меня в горле, как комок жевательной резинки.

Теперь это моя жизнь — непонятно откуда взявшиеся кошки, черствые пирожные, стриптиз и посттравматический синдром.

Засовывая руку между подушками в поисках пульта от телевизора, я слышу какие-то звуки из соседней квартиры. Голоса. Разговор доносится сквозь стену, отделяющую меня от одного из соседей. Я различаю низкий хриплый тон в сочетании с женским мучительным кашлем, но не могу разобрать ни слова.

Я стараюсь не обращать внимания на приглушенный диалог по ту сторону стены, потому что он напоминает мне о другой стене — белой, исцарапанной моими ногтями и залитой моими слезами, слишком прочной, чтобы сломать ее хрупкими кулаками, книгами или кружевными ночными рубашками.

Однажды я попыталась оторвать со стены фарфоровую раковину, но моих сил оказалось явно недостаточно, и она не сдвинулась с места. Иногда мне снилось, как я отрываю ее, швыряю в стерильный барьер и проделываю достаточно большую дыру, чтобы пролезть.

Это не привело бы к свободе… но я оказалась бы рядом с ним.

И это похоже на одно и то же.

Что-то трепещет у меня в груди, когда голоса становятся громче.

Мне всегда кажется, что я слышу, как он шепчет мне на ухо. Он тень, призрак — безликий образ, ставший осязаемым благодаря моей собственной вине и горю.

Я теряюсь в его последних словах, в тембре его голоса. Я представляю себе карие глаза, которые мне так и не удалось увидеть. Он часто преследует