Сила слова - Джорджина Гутри

утешительный ответ. Но он не стал бы рассказывать мне все это, если бы хотел встречаться с ней. Значит, он вмешивался, потому что любил Обри настолько, что хотел, чтобы она была счастлива несмотря на то, что я ему не нравился? Мог ли я позволить себе поверить ему? Я искренне этого хотел!

— Спасибо за честность. — Я потер затылок. И что мне теперь делать? — Она ушла с урока раньше обычного. Может, позвонить ей? Попытаться уговорить ее встретиться со мной где-нибудь?

Что-то в выражении моего лица, должно быть, дошло до него, потому что он сделал два шага в мою сторону и вздохнул. У него был такой вид, словно он меня жалеет.

Немного.

— Послушай, я скажу тебе это, потому что, по какой-то причине, Обри верит, что ты сможешь сделать ее счастливой. Честно говоря, мне было бы все равно, если бы ты исчез с лица земли прямо сейчас, но я пытаюсь думать о ком-то другом, кроме себя. Возможно, захочешь сам как-нибудь это попробовать, — сказал он.

Он замолчал, и на секунду я подумал, что он, возможно, передумал, но затем парень продолжил, говоря так, словно делился совершенно секретной правительственной информацией.

— Позже кое-кто из нас будет ужинать в ресторане. Затем в восемь часов в «Кэп хаус» состоится полуофициальная вечеринка. Могу сказать прямо сейчас, что все будет на высшем уровне. Я видел ее в том платье, которое она планирует надеть, и оно просто невероятное. Я предлагаю тебе мыслить здраво, попытаться обуздать свое гигантское эго и сделать что-нибудь сегодня вечером, чтобы исправить то, что ты напортачил. Если ты этого не сделаешь, то потеряешь ее раз и навсегда. Так случилось, что я знаю, что сегодня вечером там будет кое-кто, кто очень заинтересован в том, чтобы, ну, не знаю, собрать осколки, скажем так.

— Но этот человек — не ты, да? — Я спросил.

— Нет, — сказал он.

Итак, теперь у меня новый конкурент? Могло ли быть еще хуже?

— Что ж, спасибо за информацию. И, как бы то ни было, я очень ценю, что ты пришел сюда сегодня, чтобы все прояснить. Обри повезло, что у нее есть такой друг, как ты, — добавил я настолько искренне, как только мог.

— Она чертовски честная, — сказал он.

— Но ты же знаешь, что я не могу пойти на эту вечеринку, правда? Не думаю, что ты поверишь, но мы старались держаться в тени. Учитывая мое положение, о том, чтобы пойти на вечеринку братства, не может быть и речи, — объяснил я.

— Что ж, тогда, приходи туда ближе к восьми и жди снаружи. Встречу тебя и сделаю все возможное. Но позволь прояснить одну вещь: я не шутил тогда. — Он ткнул в меня пальцем. — Если с Обри все получится, и вы снова будете вместе, тебе лучше больше не причинять ей вреда. Если все-таки ты снова это сделаешь, будешь отвечать передо мной.

— Принято к сведению.

Он засунул руки в карманы и, бросив на меня последний предупреждающий взгляд, направился к дорожкам, ведущим в Куинз-парк.

Я не стал терять времени даром. Я бросил свои вещи на пассажирское сиденье и запрыгнул в машину. Уже собирался трогаться с места, когда вспомнил о сумке, которую дала мне Джули. Я вытащил ее из сумки с ноутбуком. К внешней стороне пластиковой упаковки был прикреплен сложенный листок бумаги. Я осторожно достал его. На нем был почерк Обри, но слова Офелии:

«…воспоминания о тебе,

Которые я так долго хотела сказать.

Прошу, прими их.

Иисус. Передо мной развернулась череда воспоминаний: как я сидел рядом с Обри в театре «Харт Хаус», когда на сцене разыгрывалась шокирующая сцена расставания Гамлета и Офелии; опьяняющее чувство быть так близко к ней в стенах театра и желание наклониться и поцеловать ее; затем, зная, что она была больна и я был бессилен помочь ей; и отчаянная зависть, которую я испытал, когда появился Мэтт, чтобы увести ее наверх, в их квартиру. Именно тогда семя моей ревности — причем, по-видимому, необоснованной — пустило корни, чтобы незаметно прорасти в моем сердце в течение последних трех недель.

Я потрясла головой, чтобы прогнать болезненные образы из головы, прежде чем достать сумку. Календарь. Обри вернула его. Я открыл его на марте — она перестала вести обратный отсчет. В понедельник, девятого марта, был последний красный крестик. Я закрыл календарь с удрученным вздохом и положил его на сиденье рядом с собой.

Я снова полез в сумку и вытащил свою черную футболку. Я развернул ее, и оттуда выпали полосатые перчатки. Я поднес футболку к лицу и глубоко вздохнул. Я все еще чувствовал запах своего одеколона, но в нем чувствовался и безошибочный аромат Обри — фруктового мыла или духов, которыми она пользовалась. Так, значит, она пользовалась им? Возможно, в понедельник вечером, перед эмоциональным потрясением вторника?

Но теперь она не хотела иметь при себе ничего другого, что напоминало бы ей о наших недолгих отношениях.

Бросив рубашку и перчатки на пассажирское сиденье, я в последний раз заглянул в сумку. На дне лежал листок — страница, вырванная из Антологии Нортона. Это был отрывок из третьего акта «Отелло», и одна из строчек Яго была подчеркнута:

«Мелочи, легкие, как воздух

Сильны ли ревнивые подтверждения

В качестве доказательства священного писания».

На полях Обри написала:

Ты умный человек, Дэниел.

Я верю, что ты сможешь с этим разобраться.

Я рухнул обратно на стул. Господи Иисусе. Эти слова на странице — Яго — показали, как легко найти доказательства, на которых можно основывать обвинения, когда подозрения полностью вытесняют все рациональные мысли.

Что я наделал? Я подумал, что, возможно, я действительно болен.

Черт, черт, черт. Мэтт был прав. Я облажался. Как, черт возьми, я мог искупить свою вину? Было ли уже слишком поздно? Я выехал со своего парковочного места. У меня было миллион дел, и нужно было действовать. Немедленно.

Пока ехал, я лихорадочно планировал свой маршрут домой, заехал в химчистку, чтобы забрать костюм. Затем в парикмахерскую, чтобы подстричься. Перед тем как отправиться домой, я заехал заправиться, а потом в автомойку.

В голове стоял рой мыслей, когда я размышлял о визите Мэтта. После того, как я так недвусмысленно ненавидел его в течение стольких недель, мне было трудно смириться с его сегодняшними действиями. Он питал ко мне такую же неприязнь, как и я к нему, и все же он пришел ко мне специально, чтобы выступить в защиту Обри. Это потребовало огромного самоотвержения. Его великодушие пристыдило