Венчание - Галина Дмитриевна Гончарова

А все, не будет никакой власти…

Вот это все, о чем Любава мечтает… слишком смутно все, неустойчиво, не надобно такое Варваре. А потому о себе позаботиться стоит.

Побежала боярыня в покои к Аксинье, да не просто так. Спала Аксинья, ровно убитая, схватила Варвара свечку горящую, руки женщины коснулась.

Живой огонь завсегда колдовство разрушает, вот и тут — дернулась Аксинья, застонала, в себя пришла. Варвара ее за руку схватила.

— Ксюшенька, бежать надо!!! Проснись, радость моя!

Оглушить бы ее, да вытащить, да ведь тащить ее по ходам потайным придется, по улицам… а она ж тяжелая! А у Варвары возраст… пусть Аксинья сама ножками походит, пока может.

Сидит, вот, глазами лупает, ровно сова в дупле.

— Аксинья, вороги в палатах! БУНТ!!!

Тут уж и до Аксиньи дошло, схватилась она за горло.

— А… как…

— Спасать тебя надобно, радость наша, государыня мне поручила, плащ вот, накинь, да побежали скорее. Выведу я тебя потайным ходом, побудешь в нашем с Платошей доме, покамест…

Варвара тараторила и суетилась, ровно паук паутиной липкой опутывая бестолковую коровушку, чтобы не задавала та лишних вопросов, не доставляла проблем… вот, и плащ, и ход потайной, Аксинья за Варварой бежит, что есть сил… пусть бежит!

Когда занят так человек, ему думать некогда!

И из потайного хода, и по переулкам, по закоулкам, да поскорее, чтобы дыхание занялось у дуры… и в один из домов неприметных.

— Вот, на месте мы, Ксюшенька. Сейчас, присядь покамест, я тебе сбитня подам, а может, винца лучше?

Измотанная беготней, испуганная и растерянная, Аксинья только кивнула. Варвара ей и налила сразу вина из кувшина.

Трех глотков хватило, ткнулась дурища мордой своей в стол. Варвара жилку на шее потрогала — ничего так, бьется.

— Ты с зельем сонным не переборщила ли? Степанидушка?

— В самый раз будет. Сутки, а то и поболее, проспит она, нам с лихвой хватит.

Переглянулись заговорщицы, кивнули согласно. И боярыня Степанида, алую заколку на груди поправив, пошла холопов звать.

Сейчас они с Варварой Аксинью в плащ завернут, холопы ее в возок погрузят — и за город. А там уж…

И ни капельки жалости не было у заговорщиц к бестолковой девчонке, скорее, злость да раздражение. Явилась, ишь ты, понадеялась на готовенькое да на сладенькое… а вот поделом, дуре!

Нет, не было никому жалко Аксинью, и оттого еще грустнее было.

* * *

— ГОСУДАРЬ!!! — боярин Пущин Господу Богу б так не обрадовался, как Борису. Усталому, измотанному, испачканному по уши…

— Егор Иваныч, не переживай, как видишь, жив, здоров. И я, и супруга моя в порядке. Да с Божедаром не ругайся, когда б не богатырь, и меня бы в живых уж не было, и Устиньюшки моей.

— Государь!

— Что в городе?

— На казармы стрелецкие нападение было, государь. Отбились.

— Эти же люди нападали? Посмотри внимательно?

Пригляделся боярин к доспехам, к оружию.

— Вроде, и правда похоже, государь. Да, и перстни у них одинаковые, у всех.

Тщеславен был магистр Эваринол, и перстни со знаком Ордена его рыцари носили. Гордились ими даже. Снимали, когда надобно втайне все сохранить, а сейчас и не подумали. Да кто там, в той Россе, разобраться сможет? Дикари ж!

— Перстни, — Борис аж оскалился волком хищным. — Поговорим мы с теми, кто эти перстни носит… еще как поговорим.

— Орден Чистоты Веры, государь, — Божедар развернулся и в другой конец залы отошел, там кажись, живой кто?

— Фанатики, — перекосился боярин Пущин.

Устя к мужу прижалась покрепче.

— Устёнушка, может, прилечь тебе?

— Нет, Боря, я от тебя ни на шаг.

Борис и спорить не стал. Понятно, устала жена, понервничала, а все ж так и ей спокойнее, и ему. Что, ежели разлучатся они, волноваться перестанут? Да никогда!

Напротив, он о жене будет думать, мало ли, кого не извели….

— Палаты обыскали?

— Да, государь…

Михайла смотрел, как Устинья к мужу прижимается, профиль ее тонкий видел, прядь волос на щеку упала… красивая. Любимая. Единственная.

Уходить ему надобно.

Когда рядом он останется, не выдержит, сорвется, а Устинья не сможет без мужа, видно это. Он умрет, и она умрет… бесполезно все. А и смотреть на счастье их у Михайлы сил не было, развернулся парень к выходу…

Палата сердоликовая — это не изба крестьянская, здесь всю думу боярскую разместить можно, и тесно не будет. И место еще останется, еще на жен боярских хватит. Одних колонн здесь полсотни стоит, толстых, каменных. Михайла от одной колонны к другой перетек… как и заметил он человека, который арбалет поднимал?

Михайла и сам не ответил бы. Увидел, вот…

И понял, что сорвется сейчас стрела с тетивы, полетит в спину Бориса… и Устю задеть может!

Устинья!!!

Михайла и не подумал даже ни о чем другом, крикнул, наперерез стреле бросился.

Что-то в грудь толкнуло, сильно-сильно, и Михайла на спину опрокинулся, да неловко так, ударился всем телом, аж дух вышибло. А потом пришла боль.

* * *

Глазам своим Руди не поверил, когда Бориса увидел. Он из дворца хотел уйти, но…

Вот он!

Стоит, и жена рядом с ним… а Федор мертв. И Любава пропала.

И он, Руди, тоже…

И такая ненависть захлестнула, что все иное неважно стало, развернулся Руди, чей—то арбалет с пола подхватил. Не так, чтобы хорошо стрелял он, не благородное это оружие, да тут не промажешь! Прицелился государю в спину, аккурат между лопаток, рычаг взвел…

Стрела уже сорвалась, уже летела, когда кто-то крикнул, наперерез кинулся — тут и на Руди внимание обратили. Словно пелена какая с людей спала.

Руди и не сопротивлялся даже, когда его хватали. И не дергался.

А зачем? Он уже мертв, еще пара минут ничего не изменят.

Жаль только, царя убить не получилось. Вот это — жаль…

* * *

Боль заливала все тело, накатывала алыми волнами, разрывала в клочья.

Михайла глаза приоткрыл, застонал.

Рядом Устя опустилась… теперь она над ним склонялась, это ее руки гладили, боль прогоняли. И Михайла улыбнулся ей.

— Устиньюшка, любимая…

По щеке слезинка сбежала, ему на лицо капнула. И вторая.

И ничего лучше этих слез не видел Михайла.

Любимая женщина о нем плачет. И плакать будет… останется он в ее сердце… Михайла руку протянул так медленно, словно к ней гиря была подвешена,