Венчание - Галина Дмитриевна Гончарова

— То-то и оно. Была б она в тягости, можно бы тут оставить. Инше в монастырь можно, а только и там ей плохо будет. Была девчонка не хуже, не лучше остальных, а только плохо для нее все сошлось. Любовь эта несчастная, месть за то, что не сложилось так, как хотелось ей, а тут еще Любава ей душу растревожила, золото — власть показала. Не успокоится теперь Аська.

Устя только голову опустила.

— Моя вина. Не уберегла я ее.

— Как бы ты взрослую дурищу-то уберегала? Сама она решения принимала, да, в обиде, в злости, а только кому и в смертной обиде не придет в голову своим-то пакостить. А Аське не просто пришло, там половина от дурости, а вторая от зависти. К тебе зависти, когда рядом она останется, все перепортит, что сможет, а чего не сможет испортить, то оплевать постарается, да грязью забросать. И найдутся у нее и помощники, и потатчики, на дурное дело завсегда они находятся.

Устя голову опустила.

— Бабушка, я… моя вина.

— Ты не могла сделать так, чтобы ее полюбили. Тут другое, ты изменилась, и жизнь твоя изменилась. Когда б Аська меняться стала, многое бы с ней вместе поменялось, или другая любовь пришла, или эта ненадобной стала, а только ей меняться и не хотелось. Сидеть, мечтать, да царевной сказочной стать.

— Так ведь и получилось у нее… царевной стать.

— И те раны долго врачевать надо будет. Для начала у Добряны она поживет, а потом я ее еще куда переправлю. Так, глядишь, и в разум придет, а когда не получится, за ней хоть присмотр будет.

— Хорошо, бабушка. Пусть по-твоему будет, все одно я кроме монастыря ни до чего не додумалась.

— Монастырь… не для Аськи он, в ней слишком мирского много.

— Знаю. Я надеялась, поживет она там, успокоится, ее обратно забрать можно будет, замуж выдать за хорошего человека…

— Нет, Устя. Не получится так, неладно ты придумала. В монастыре Аська разве что нутро свое скрывать привыкнет, а поменяться — не поменяется. Еще более озлобленной выйдет, на всех кидаться будет, клыки навострит. Может, и не залает, а цапнет сильно.

Устя только вздохнула печально.

— Хорошо, бабушка. Пусть по-твоему будет.

И то… ей монастырь многое дал, да только права бабушка. Многое и от самого человека зависит, никогда и никому не завидовала Устинья, никогда ничего чужого не пожелала, а Аська… про нее такого не скажешь. И позавидует, и руку протянет… уже протянула. Ох, сестрица…

Вспомнить только ту жизнь, черную, как она даже слово поддержки произнести не захотела, а что ей с того слова? Обе они понимали, что не дадут мужья им общаться, ну так хоть по плечу бы погладила, сказала, что понимает… и того не случилось!

Нет у меня сестры — вот и весь ее сказ. Тогда Устинье больно было, очень больно. И про себя она точно знала, никогда б она сестре не отказала, поменяйся они местами.

Да, многое от самого человека зависит, очень многое.

— Ты, Устя, о муже и ребеночке думай, а там и родители вернутся, и Машутка приедет, чую я, дружить ваши дети крепко будут.

— Хорошо бы!

— Это о хорошем было, дети, теперь о плохом я вам скажу. Не просто так меня вечор потянуло, нет в том подвале Книги Черной.

— Как⁈

Устя побелела, ровно стена, за горло схватилась. Агафья головой покачала.

— Ты так не бойся, дитятко, кто бы ее не унес, сразу не попользуется. Все, пресекся род Любавин, теперь Книга себе должна нового хозяина выбрать. Или хозяйку, а на это время надобно.

— Много ли того времени потребуется, бабушка?

— Устя, не просто так бабы ведьмами становятся, либо сила должна быть в них либо… такая ненависть, что и подумать страшно. А я вечор посмотрела — книгу взяли, баночки-скляночки оставили. Никак вернуться за ними еще хотят, не торопятся, не опасаются.

— Бабушка, кто ж ее взять-то мог?

— А много кто про нее знал, Устя? Пусть Истермана и про это расспросят, авось, и скажет он имя. Там и разберемся.

— Хорошо, бабушка.

— А я и с Добряной поговорю, сегодня не успею уж а завтра вполне. Найдем мы эту нечисть… так что торопиться не следует, а поспешать надобно.

— Все мы сделаем, Агафья Пантелеевна. Хватит мне этой нечисти в доме, — Борис брови сдвинул.

Устя поежилась, себя за плечи обхватила.

— Вот ведь… ну почему им спокойно не живется никому? Почему им обязательно к нам надо, на нашей крови насосаться? За что?

— Клопы, Устенька, другой жизни не ведают. Только такую. А до людей не доросли они, увы.

Агафья улыбнулась ласково, внучку по голове погладила.

Хорошая она у нее, Устинья-то. Хорошая, теплая, добрая. Агафья сначала побаивалась чуток, все ж сила громадная человека меняет, и не всегда в хорошую сторону, а потом успокоилась. Нет в ее внучке злобы, зависти, жадности, а коли так, то и сила не во вред пойдет.

И сама Агафья пойдет, дел у нее хватает, и Усте пора уже. Их в приказе Разбойном ждут, там еще Истерман не допрошен, как положено.

* * *

— Мы не можем сдаться.

— Мы не можем драться.

— Магистр Эваринол…

— Дикие россы…

Страсти на кораблях кипели нешуточные. Все рыцари на один корабль перешли, думали.

С одной стороны, они и доказательств-то не видели. Мало ли и кто скажет, и что скажет… но голова магистра де Тура настоящая. И вряд ли он позволил ее легко отрезать.

Ежели магистра убили, то и остальных.

Или…?

Россы коварные, могло так быть, что победили рыцари, только магистр погиб? Так-то могло, магистр де Тур от битвы не прятался. А россы потом ему голову и отрезали… нет, не похоже на то.

Почему не пришел до сей поры никто? Не прислал весточку?

Могли ведь, ан тишина… и посланные в город рыцари не воротились.

А росс за ответом придет, и скоро уж.

Магистр Колин думал долго, потом решение принял.

— Переходим все на один корабль, ведем его в Ладогу. Когда росс правду сказал, мы купцы мирные, закупаться приедем. Когда солгал он, мы об этом узнаем быстро.

Подумали рыцари, да и согласились. Долго ли, скоро ли, перешли на один корабль, якорь