Аптекарский огород попаданки - Ри Даль

полотна, с деревянными кольями. Я помогала, чем могла: разводила костёр, кипятила воду для чая. Ужин был скромным — лепёшки, сушёное мясо и чай, пахнущий мятой. Ночь в горах была холодной, звёзды сияли так ярко, что казалось, их можно снять с неба, как спелые плоды.

— Спать будем в палатке, — сказал Василий Степанович, когда мы допили чай. — Рустам останется у костра. А мы… — он посмотрел на меня, и в голосе его мелькнула неловкость, — мы вдвоём. Ради тепла. Исключительно.

Я кивнула, чувствуя, как щёки горят. Конечно, ночёвка в палатке — вынужденная мера, в этом я не сомневалась. Но мысль о том, что мы с Булыгиным будем находится настолько близко ночью, будоражила. Я доверяла ему, и всё же…

Внутри палатки было тесно: два тюфяка, устланных шерстяными одеялами, лежали почти вплотную. Я устроилась на своём, закутавшись в платок и шубейку, которую дала сестра Елизавета. Василий Степанович лёг рядом, повернувшись спиной, и я слышала его ровное дыхание.

Костёр снаружи потрескивал, Рустам что-то напевал на своём языке, и я, глядя в полог палатки, думала о том, как странно сложилась моя жизнь. Ещё год назад я была княжной в Рязани, а за миг до этого — несчётной женщиной-инвалидом, прикованной к креслу, а теперь — в горах Туркестана, рядом с мужчиной, о котором знаю не так уж много в виду его скрытности и сдержанности, но которому доверяю больше, чем многим.

— Василий Степанович, — шепнула я, не в силах молчать. — Вы спите?

— Нет, — отозвался он тихо. — А вы почему не спите?

— Думаю, — призналась я. — О Николаше. О том, что будет, если мы его найдём. Или… не найдём.

Он повернулся ко мне, и в темноте я видела только блеск его глаз.

— Найдём, — сказал он твёрдо. — А если нет… вы всё равно сделали всё, что могли. Это главное.

Я молчала, чувствуя, как его слова успокаивают. Он был прав. Я сделала всё, что могла. И даже больше.

— Спасибо, — прошептала я. — За то, что вы со мной. За всё.

Он не ответил, но я почувствовала, как его рука на миг коснулась моего плеча — тепло, едва уловимо. И этого было достаточно.

Наутро мы двинулись дальше. Дорога стала ещё круче, повозка то и дело застревала в колеях, и Василий Степанович с Рустамом толкали её, пока я вела лошадей под уздцы. Камни осыпались под ногами, солнце палило, и я чувствовала, как пот стекает по спине. Мы почти не говорили — сил хватало только на то, чтобы идти вперёд.

К полудню мы остановились у родника, где напоили лошадей и сами напились ледяной воды. Я умыла лицо, чувствуя, как холод освежает. Василий Степанович сел на камень, растирая бедро над протезом, и я заметила, как он морщится от боли. Его увечье — ампутация ниже колена, скрытая деревянным протезом, — давало о себе знать, особенно после долгой дороги.

— Болит? — спросила я, кивая на его ногу.

— Пустяки, — отмахнулся он. — К вечеру пройдёт.

— Не пройдёт, если не позаботиться, — возразила я. — Позвольте взглянуть.

Он нахмурился, явно не желая показывать слабость, но спорить не стал. Я присела рядом, осторожно попросила его приподнять штанину. Протез, деревянный, искусно сделанный, был плотно закреплён ремнями, но кожа вокруг культи покраснела от трения. Я видела, как он стиснул зубы, стараясь не выдать боли.

— Надо снять давление, — сказала я, доставая из саквояжа мазь, которую готовила ещё в Плевне, — с лавандой и мятой, для снятия воспаления. — И ремни ослабить, хоть ненадолго.

Он кивнул, позволяя мне действовать. Я осторожно нанесла мазь, стараясь не давить на раздражённую кожу, и слегка помассировала, чтобы улучшить кровоток. Мои движения были уверенными, — но я чувствовала, как тяжело Бцлыгину принимать помощь.

— Руки у вас… лёгкие, Александра Ивановна, — сказал он, глядя на меня с лёгкой улыбкой. — Вы прирождённый лекарь.

Я смутилась, но ответила с шутливой строгостью:

— А вы, Василий Степанович, не спорьте с доктором. И впредь берегите себя.

К вечеру мы достигли перевала, откуда открывался вид на Искандеркуль — озеро, словно сапфир, сверкало в оправе гор. Я остановилась, поражённая красотой и осознанием.

Мы так близко. Так близко к правде.

На закате спустились к кишлаку у озера — десяток глинобитных домов, окружённых садами. Старик в халате и тюбетейке встретил нас, выслушал Рустама и кивнул, указав на дальний дом. Сердце моё заколотилось так, что я едва дышала.

— Там, — сказал Рустам, кивая в сторону дома. — Русский парень. Живёт у кузнеца.

Василий Степанович посмотрел на меня, его рука легла на моё плечо.

— Готовы, Александра Ивановна? — спросил он тихо.

Я кивнула, хотя ноги подкашивались. Старик повёл нас по узкой тропе, и каждый шаг отдавался в груди, как удар молота. Дверь дома была приоткрыта, и оттуда доносился стук молота по наковальне. Я сжала руку Василия Степановича, не думая о приличиях, и он не отстранился.

— Как его зовут? — спросила я у старика, чувствуя, как голос дрожит.

Старик покачал головой, его глаза были серьёзны.

— Имени не знает никто, — ответил он через Рустама. — Память потерял. Пришёл сюда года два назад, еле живой. Здесь его зовут Юнус. Так прозвали — за светлые волосы, как у пророка.

Юнус… Я повторила имя про себя, чувствуя, как оно жжёт.

Старик указал на дверь и что-то сказал.

— Он там, — перевёл Рустам

Я шагнула вперёд, сжимая руку Василия Степановича, и мир сузился до этой двери, за которой ждала абсолютная неизвестность и конечный итог нашего пути.

Глава 89.

Дверь скрипнула, отворяясь под дрожащей рукой старика, и в лицо ударил запах угля, железа и жжёного дерева. Полумрак кузницы, пронизанный тонкими лучами света, что пробивались сквозь щели в глинобитных стенах, обволакивал, как тяжёлый сон. В центре, у наковальни, стоял молодой мужчина — спиной ко мне, с молотом в руке.

Его плечи, широкие, но чуть ссутуленные, двигались ритмично, и каждый удар молота по раскалённому металлу отдавался в моей груди, как удар моего собственного сердца. Я замерла на пороге, не в силах сделать шаг. Воздух стал густым, почти осязаемым, и я боялась вдохнуть, боялась спугнуть этот миг, который, быть может, был ответом на все мои