Королевская кровь-12. Вороново сердце. Часть 2 - Ирина Владимировна Котова

Поднялась царица ввысь уже гигантской женщиной с волосами- и руками-щупальцами, зажимая в одной из них водяной меч, такой острый, что он мог бы разрезать и камень. Аргентрил поднырнул под царицу, она крепко сжала его бока ногами — и он прыгнул, чтобы опуститься прямо перед тенью, норовившей отрубить еще одно щупальце Ив-Таласиоса. А Талия, не медля ни секунды, ударила в полете мечом, отсекая тени лапу с копьем.

Тварь-кузнечик дернулась назад, заверещала, — не испуганно, а угрожающе и где-то даже изумленно, словно поверить не могла, что ее вновь ранили. Чудище застыло над высоченными волнами — за ее спиной Девир отдавливал Серену в сторону огненного материка Туна. Вытянутые желтоватые глаза впились в Иппоталию, медленно объезжающую врага на морском коне, — и тут же по тени хлестнуло щупальце Ив-Таласиоса, и она дернулась вбок, ускользая. На месте отрубленной лапы заклубился черный туман — но копье-полумесяц возникло в другой, и тварь тут же метнула его в царицу. Не очень ловко, словно лапа ее едва слушалась. А затем бросилась следом.

В ипостаси морской девы Талия всегда была быстрее, текучее и мощнее, чем человеком. Она отбила копье мечом, она метнула навстречу врагу десятки щупалец, растущих у нее из плеч и из головы, задержала его — силен был враг, ой силен, — впечатала в волну-гору, чтобы вышибить дух, подтянула к себе, чтобы проткнуть мечом.

Из тела твари вдруг выросли сотни острых хитиновых шипов, поранивших ее — и, похоже, впустивших в кровь какой-то яд, потому что мышцы ослабели, а Иппоталия пошатнулась, выпуская врага. Чудовище взлетело в небеса, а царица рухнула в море со спины коня. Тот тревожно заржал — царица же, раскинув руки, пустила в себя океан, чтобы тот почистил кровь, унес яд.

Заревел тревожно Ив-Таласиос, ударил по тени сразу десятком щупалец — но та поднялась высоко в небо, улетев от удара. А затем, срезав одно из щупалец гигантского духа, направила копье вниз и понеслась к безвольно поднимаемой и опускаемой волнами-горами Талии, самой похожей на поверженную гору.

В шею царицы ткнулась большая морда верного Аргентрила. Она попыталась подняться — ухватилась за его гриву, забралась на спину. Яд постепенно уходил, очень медленно, очень — но она сумела встать на спину верного коня и вместе с ним прыгнуть навстречу тени. Отвести щупальцами копье в сторону, сжать тень-кузнечика в полете огромными руками и рухнуть с ним далеко в океан, туда, где глубина была уже в четыре ее нынешних роста, а стены воды не давали сориентироваться. Противнику, не ей, ей море всегда было любимым союзником.

Там, в зеленоватой рассветной глубине, чувствуя, как вновь проникает в кровь яд, царица Иппоталия вцепилась щупальцами в дно — и прижала соперника животом к скалам и кораллам, надавив на него коленом, заламывая его, как гигантского строптивого быка.

Не зря она много лет была чемпионом конных игр.

Тварь была полупрозрачной, но ощущалась абсолютно материальной. И сопротивлялась с такой мощью, что у Иппоталии трещали жилы, а голова шла кругом от яда.

Сломалось одно хитиновое крыло, другое. Захрустела броня, ломаясь под ее руками, в ее удушающем захвате, обнажая розоватую полупрозрачную плоть. Тварь стала дергаться — но Талия все давила и давила, — уж это она умела делать на пределе сил, на чистой воле.

Яд действовал все сильнее, и в какой-то момент рука дрогнула. И этого мгновения твари хватило, чтобы высвободить уцелевшую лапу и пробить царице грудь.

Иппоталия скрипнула зубами и в последнем рывке сломала чудовище пополам. Оно задергалось в конвульсиях и обмякло — а она скрутила ему башку, поплывшую в волнах, и осела рядом.

Тело сжималось до человеческого, маленького — а вода вокруг из бирюзовой становилась розовой: и из груди шла кровь, и изо рта шла кровь. Сознание плыло. Рядом с огромной тушей твари царица ощущала себя как рыбешка перед китом.

С нежностью подхватило ее щупальце Ив-Таласиоса, и она обняла его как младенец материнскую руку. Поток ее крови впитывался в него, усиливая духа. Под рев-плач старейшего полился в нее поток родной энергии.

Но стихия не сложит разодранные легкие, не вынет ребро, проткнувшее сердце. Море наполнялось сиянием и теплом, музыкой волн, и лазурное это сияние звало Иппоталию к себе: раствориться, стать океаном, чтобы затем когда-нибудь вновь вернуться на Туру человеком.

Виделись ей в этом сиянии теплые карие глаза Гюнтера, и его улыбка, и сильные руки, слышались голоса ее дочерей — Антиопы, Лариссы, Кассиопеи, — и чаячий горестный крик матери, переплавившийся в чистую ярость, и плач внуков, которых так не хотелось оставлять одних.

— Позаботься о них, — хотела попросить она, уткнувшись лицом в мягкое, как перина, щупальце. У нее не получилось издать ни звука.

Тело казалось невесомым, и боли больше не было. И качало ее море как материнские руки.

«Я стану им и матерью и отцом, моя храбрая сестра, — услышала она. — Спи спокойно и до встречи. Я узнаю твой дух в любом облике».

Океан вынес тело царицы Иппоталии на берег под ноги внукам. Она вернулась — как и обещала.

Ее лицо было безмятежно и спокойно, она словно спала — и даже сейчас, в посмертии, от нее исходила та сила, которая всю жизнь сопровождала великую и прекрасную Иппоталию, дочь Агнестии, царицу Маль-Серены, заставляла любить ее, почитать и восхищаться.

Полностью осиротевшие дети семьи Таласиос Эфимония молча смотрели на бабушку, прижавшись друг к другу. Плакала маленькая Нита — она же первой подбежала к телу, обняла.

Океан утешающе урчал, океан гладил волнами, и в рассветной дымке гигантский силуэт Ив-Таласиоса светился мягкой лазурью и перламутром.

А вокруг острова во все стороны расходился посмертный шторм, заставляя темнеть небо, набирать волны еще большую силу. Далеко-далеко на горизонте Мать-Вода уклонялась от огненных плетей бога-богомола, и жар от его ударов долетал сюда сухим злым ветром.

Старшая, Агриппия, потерла кулаками глаза. А затем, не разжимая кулаков, подошла к бабушке, поцеловала ее в лоб и закрыла ей глаза. И остальные дети тоже подбежали, чтобы обнять ту, кто была им не царицей, а родными руками, теплом, объятиями и любовью.

Стояли в стороне окаменевшие телохранительницы и няньки, бежали со стороны дворца придворные и слуги.

Агриппия вытерла мокрые щеки и поклонилась океану, поклонилась духу, прикрывавшему остров от божественной битвы.

— Спасибо, что дал попрощаться, великий, — сказала она тоненько срывающимся