Месть еврея - Вера Крыжановская

Смерть мужа повергла Валерию в глубокое отчаяние. Это горе, в соединении с долгим нервным напряжением и изнурением, вызванным бессонными ночами, сильно подействовало на нее: она слегла и болезнь задержала ее на несколько недель в Ницце. Когда Валерия стала уже поправляться, она попросила м-м Бартон вызвать дух княгини Одилии, и та согласилась. Но, к удивлению их, Рауль сам проявил себя настолько убедительно, что вся­кое сомнение у Валерии исчезло, а уверенность в присут­ствии и постоянной любви другого оплакиваемого сущест­ва благотворно подействовала на ее наболевшее сердце.

Рауль умер в половине сентября, но княгиня вернулись в Пешт и привезла тело мужа лишь спустя месяц. После погребения она поселилась в своем пустом доме и вела уединенный образ жизни, не выезжая и никого не принимая. Первые острые приступы отчаяния мало- помалу стихли и сменились спокойной, но глубокой грустью, которая делала ее равнодушной ко всему, что не относилось к памяти усопшего. Она проводила целые часы, любуясь его портретом, припоминая звук его го­лоса, ласкающий взгляд его бархатных глаз и стара­лась этими мечтами наполнить давившую на нее пусто­ту. Часто подумывала она об оставленном мужем письме и не раз ей хотелось вскрыть его. В уме мелькало иску­шающее соображение: может быть, он указывал в нем какое-либо занятие или просил что-нибудь сделать, а она жаждала свято выполнить его волю. Но он сказал — не ранее двух лет! Она целовала письмо и, вздохнув, снова прятала его в шкатулку.

Так прошла зима. Валерия хотела уехать на лето в свой замок в Штирии, но Рудольф и Антуанетта, находя для нее опасным одиночество, убедили ее поселиться у них в имении, на что она согласилась, утешая себя на­деждой на воспоминания о последних счастливых днях, проведенных там с Раулем.

В течение всего этого времени Валерия не видела банкира и избегала даже произносить его имя. Горькое, почти враждебное чувство запало в ее сердце с их по­следней встречи. Она не могла забыть холодной сдержан­ности, с которой он оттолкнул ее благодарность. Теперь, когда она была вдовой, она положительно боялась его встретить. Когда, глядя на портрет Амедея, переносилась мыслью к настоящему его отцу, яркая краска покрыва­ла ее щеки. Недовольная собой, молодая женщина гнала всякое воспоминание о прошлом и отдавалась всецело, с удвоенной нежностью, маленькому Раулю, осыпая сы­на таким страстным обожанием, что Рудольф возму­щался и не стесняясь пророчил сестре пагубные послед­ствия ее воспитания.

Мысль жить вблизи Рюденгорфа была ей крайне не­приятна. Она вздохнула свободнее, когда узнала, что банкир уехал на лето с детьми в свое поместье Вельден. Но Рудольф был изумлен такой сдержанностью бывшего поклонника сестры и менее всего ожидал этого потому, что после примирения их и отъезда Рауля с женой в Ниццу Гуго был их частым гостем. Он привозил детей, которые в скором времени подружились с детьми графа, и графиня покровительствовала этим посещениям, желая укрепить сердечную связь между детьми, столь близки­ми по рождению.

После возвращения в Пешт княгини Гуго стал неви­дим, но продолжал посылать графине Эгона и Виолу. По приезде из имения Рудольф, отправляясь однажды на службу, встретил банкира. Они обменялись несколькими фразами, и Вельден хотел уже проститься, но граф, удержав его, вдруг спросил:

— Что это за фантазия изменять в этом году Рюденгорфу? Дети были очень огорчены разлукой с друзьями. А сами вы чего не бываете у нас?

Бледное лицо банкира чуть вспыхнуло.

— Я счел нужным так поступить,— ответил он, избе­гая пытливого взгляда Рудольфа.— Я не хочу тревожить княгиню своим присутствием, которое вызвало бы в ней тяжелые воспоминания, но я завтра же пришлю к вам Эгона и Виолу, если хотите.

Вечером того же дня, когда граф с Антуанеттой ос­тались одни, Рудольф усадил жену рядом с собой на диван и сказал:

— Послушай, Антуанетта, не думаешь ли ты, что Ва­лерия снова выйдет замуж? Не может она, молодая и красивая, вечно оставаться вдовой и оплакивать Рауля!

— Это возможно и даже вероятно, но в настоящую минуту, уверяю тебя, она об этом не думает.

— Ну, успокоится она, а жизнь войдет в свои права, и тогда...— Рудольф остановился в смущении и стал кру­тить усы.— Скажи откровенно, Антуанетта, что тогда будет, как ты думаешь? У тебя иногда пророческий взгляд.

Графиня громко расхохоталась.

— Вижу, к чему ты ведешь речь. Ты хочешь знать, предполагаю ли я, выйдет она за Мейера? Откровенно говоря — не думаю, чтобы это могло случиться. Во-пер­вых, Валерия смотрела бы на этот брак, как на оскорб­ление памяти Рауля, во-вторых, потому что Мейер зол на нее. Мне сам князь говорил, что при последнем сви­дании с банкиром, в день отъезда, речь зашла о скорой смерти Рауля, и Мейер выказал такую враждебность к будущей вдове, что тот был этим очень удивлен. Враж­дебную сдержанность Мейера относительно нее еще бо­лее поддерживает то, что он продолжает злопамятствовать и никогда не станет пытаться возобновить прошлое.

— Он ревнует, как черт,— глубокомысленно ответил Рудольф,— а внезапная встреча, неожиданное слово мо­гут вдруг все изменить.

— В таком случае мы вернулись бы опять в то по­ложение, в каком находились девять лет тому назад, чего ты, конечно, не желал бы,— задумчиво проговори­ла графиня.

— Конечно, не желал бы. Но спрашивается, имели ли бы мы право в подобном случае бросать наши личные предрассудки на чашу весов, решающих судьбу двух лю­дей. Напротив, нам следовало бы видеть проявление воли Господней в этом союзе, который возвратил бы мать украденному ребенку. Серьезно я задаю тебе этот вопрос, потому что мы уже не взбалмошная молодежь, а любовь Мейера заслуживает глубокого уважения.

Антуанетта обняла руками шею мужа и с увлечением поцеловала его.

— Если бы можно было любить тебя больше, чем люблю я, то за это великодушие и справедливое суж­дение я еще сильнее полюбила бы. Да, дадим слово не препятствовать решению судьбы и смирно примем то, что велит нам Бог.

Однако зима прошла, не принеся ничего нового. Ран­ней весной Рудольф поспешил перевезти в поместье жену и сестру, а сам наезжал к ним каждую свобод­ную минуту. Было начало июня; уже несколько дней стояла томительная, удушливая жара, и все с нетерпе­нием ждали вечера, когда легче дышалось. Однажды, после обеда, любившая уединенные прогулки, Валерия собралась уйти, обещая невестке вернуться к чаю.

— Боже мой! Как ты можешь гулять по такой ду­хоте! Воздух тяжел, как свинец, может вдруг разра­зиться гроза.

— Вот уже две недели как стоит жара, а грозы все нет. Во всяком случае, предупреждаю тебя, что иду к охотничьему павильону, а там тропинка ведет к ручью. Это прелестное место и прохладное, я люблю читать там под тенью дуба.

Взяв книгу, она кивнула на прощанье и сошла в сад.

К Валерии вполне возвратилось душевное спокойст­вие, выражение тихой грусти в голубых глазах очень шло к ее прелестному лицу. Она носила еще траур, но из-за жары на ней было вместо тяжелого сукна легкое летнее платье, а на голове соломенная шляпа с широкими полями.