Король - Тиффани Райз

Когда Нора рассказала ему о Нико, о сыне, о котором он никогда и не мечтал, его разорвали надвое противоположные чувства радости и сожаления. Радость, что у него есть сын. Сожаление, что он узнал об этом только сейчас, двадцать пять лет спустя.

— Должно быть, тебе было тяжело, — сказала Грейс. — Все эти потерянные годы.

— Они были потеряны только для меня, — ответил Кингсли. — Нико ничего не потерял. У него был отец, который любил его, обожал и вырастил хорошим человеком. Утешение для меня во всем этом. Нико. Фионн. Вот кто на самом деле важны.

— Ты тоже важен, — возразила Грейс. — Ты важен. И я уверена, если мы спросим твоего сына, он бы ответил, что хотел бы знать тебя.

Кингсли улыбнулся ей. Он не был уверен, согласен ли с ней, но с ее стороны было очень мило сказать такое.

С Фионном на руках, Кингсли шагал по детской. Ему до боли хотелось обнять собственную дочь. Этим утром он оставил Селесту и Джульетту и уже скучал по ним так сильно, что это было похоже на физическую боль. Но некоторые дела лучше делать при личной встрече. Некоторые вещи нельзя было сказать по телефону.

— Он хороший мальчик, — сказал Кингсли, поправляя одеяльце Фионна, чтобы прикрыть его маленькие ножки. — И говорю это с уверенностью.

— Спасибо, — хриплым шепотом ответила Грейс. — Значит, он пошел в отца.

— И в маму.

— Знаешь, он уже ходит и говорит, — поделилась Грейс. — Несколько слов на английском, несколько на валлийском. И Закари может научить его нескольким еврейским. И французским, безусловно. В двадцать лет он провел год во Франции.

Фионн поерзал во сне и на несколько секунд открыл глаза.

— Tu parles français? — спросил Кингсли, глядя на Фионна. Фионн тяжело выдохнул, закрыл глаза и снова уснул. — Я приму это как «нет». Каким было его первое слово?

— Та, — ответила она. — Тад по-валлийски означает «отец» или «папа». Каким было первым слово Селесты?

— Non.

Грейс улыбнулась.

— Я не шучу, — продолжил Кингсли. — Это у нее от мамы. Если Фионн в отца, то он легко выучит языки.

— Когда он пойдет в школу, мы позаботимся, чтобы он изучал иностранные языки. И музыку тоже. Уроки фортепиано, если мы сможем себе это позволить. Но сейчас еще слишком рано об этом думать.

— К слову об этом, — сказал Кингсли. — Я принес ему подарок на день рождения.

— Тебе не обязательно было это делать.

— Обязательно. И даже если не обязательно, я бы все равно принес его.

С неохотой Кингсли вернул Фионна в колыбель и укрыл его одеялом. Он посмотрел на Грейс и достал конверт из кармана.

— Что это? — спросила Грейс, хмурясь. Казалось, она не хотела его открывать. Возможно, она ощутила его содержимое.

— Как я и сказал, подарок на день рождения.

Грейс разорвала наклейку на конверте и достала сложенную в трое пачку бумаг.

— Когда Сорен присоединился к иезуитам, — начал Кингсли, — он принял обет бедности. Деньги, которые были у него в трастовом фонде, он отдал мне. И поскольку я не могу вручить деньги отцу, я могу отдать их сыну.

Глаза Грейс округлились.

— Кингсли, это трастовый фонд.

— Да, — подтвердил Кингсли. — И он стоит приблизительно восемнадцать миллионов фунтов.

Грейс в шоке прикрыла рот ладонью. Хотя это и было непросто, Кингсли удалось не рассмеяться над ней.

— Он будет учиться в лучших школах, — сказал Кингсли. — Не стоит ни на чем экономить.

— За такие деньги мы можем купить школу.

— Тогда купи одну. Там ты сможешь преподавать, — предложил Кингсли.

— Мы не можем их принять. — Грейс начала сворачивать бумаги.

— Я не просто так рассказал тебе историю своего клуба, Грейс. Мне нужно было, чтобы ты знала, скольким я ему обязан. Этот клуб, который я построил для него, сделал меня богаче, чем ты можешь себе представить. Клуб не существовал бы, если бы не он. Я бы тоже не существовал. Я обязан ему всем — своей жизнью, своим состоянием и своей семьей. Обещаю, Грейс, это самое меньшее, что я могу сделать. Я перед ним в долгу, и вот как я его возвращаю.

— Но Кинг…

— Часть ты получишь сейчас на жизнь и образование. Остальное останется в трасте до тех пор, пока ему не исполнится восемнадцать. Затем все станет его.

— Это все слишком, — сказала она, недоверчиво качая головой.

— И еще кое-что.

— Еще?

Кингсли снова полез в карман и вытащил документ.

— То, что я дал тебе, это точная сумма трастового фонда, который дал мне Сорен. Но это самое интересное.

Грейс дрожащими руками взяла документ.

— Отец Сорена был бароном, — начал Кингсли.

— Да, он говорил мне об этом.

— Родовой дом находится на севере. Это прекрасное разрушенное поместье под названием Эденфелл. Оно было продано двадцать лет назад разработчикам, которые ничего с ним не сделали. Здание пустует уже много лет. Дом принадлежит его семье. И теперь Фионну.

Грейс медленно опустилась в кресло.

— Эденфелл, — повторила Грейс, перечитывая документ.

— Оно на имя Фионна, — продолжил Кингсли. — Оно принадлежит ему, а не тебе или Закари, и когда он подрастет, то сможет оставить его себе, продать или сжечь дотла. Мне все равно. Но это ему решать.

— Меня сейчас стошнит, — сообщила Грейс, выглядя бледнее обычного. И тогда Кингсли действительно рассмеялся над ней.

— Приношу свои искренние извинения за то, что играю в Бога с вашими жизнями, — сказал Кинг. — Я верю, что вы с Закари поступите правильно по отношению к вашему сыну.

— Мы, конечно, попытаемся. Но…

— Никаких «но», — оборвал мужчина — Скажи merci и люби своего сына. Это все, что тут можно сказать или сделать.

Грейс глубоко вдохнула, долго выдыхала. Она посмотрела на Кингсли глазами полными слез.

— Merci, — поблагодарила она тихим голосом.

— Мне пора идти. Мне нужно успеть на другой рейс.

— Уже уходишь? Но…

— Я навещу вас снова, — пообещал Кингсли. — Если пригласишь.

Грейс встала и подошла к нему. Она обняла его, а он крепче прижал ее к себе.

— Твоему сыну повезло, что у него есть два замечательных отца, — сказала она. — Как и моему.

Он поцеловал ее в щеку и отпустил ее.

— Проследи, чтобы Закари не пренебрегал уроками французского, — попросил Кингсли, кивая в сторону спящего в колыбели Фионна.

— Обещаю. Я уже начала датский.

— Правда?

— Я разговаривала с Сореном по телефону после того, как мы сообщили ему о Фионне. Он научил меня «Jeg elsker dig, min søn, og Gud elsker dig også». Он попросил меня говорить это