Анчутка - Алексей Малых

— Добро, только поклянись своим батюшкой, что с места не двинешься. Я постараюсь, что-нибудь разузнать.

Сороке ничего не оставалось делать, как смиренно сидеть в палатке Мирослава и дожидаться Федьку, который, как только усадил ту на мягкие тюфяки и впихнул в руки щанки, побежал назад, обещая принести вести, как только что-либо разузнает. На этот раз убежать Сороке не предвиделось — два амбала с обнажёнными мечами охраняли вход, не с упуская своих соколиных глаз с ряженой девицы, да ещё и клятва данная Федьке на кресте.

Сорока выглядывая сквозь щель сомкнутых пол палатки, куталась в пыльник. Она безрезультатно пыталась согреться, испытывая невообразимый озноб, и всё же внимательно следила за настроением собравшихся дружинников, пытаясь услышать, даже через такое большое расстояние, о чём те говорят.

— Это половец, не иначе — у них опушка на стрелах всегда имеет округлый срез и трёх лопастная. А ещё вот этот узел, — тысяцкий Олегу показывает маленький узел под булатным пером стрелы из колчана, что принесли вместе с мертвяком. — Стрелы они делают иным способом, не как мы.

— Храбр тоже так делает, — заметили в толпе.

— Я бы сказал, что это и есть его стрелы.

— Один в один! — кто-то распознал их. — Я сам ни раз смотрел, как он их мастерит.

— Наконец нашёлся, — кто-то пнул мертвяка в бок, но тот лишь слегка поколыхался, ничего не отвечая. — Ах ты, мразь! — последовали плевки в его сторону.

— Одним словом — шкура продажная! Гадину на груди пригрели, — гудели мужи ратные.

— Да не может быть, что это Храбр! — вставил и Олексич. — Он в разъездах бился с ними. Стольких укокошил! В последнее время ватажники даже утихли! Да и к Олегу прислушивался, вечно в глаза тому заглядывал, словно сын отцу!

— Но может он за этим и проник к нам в детинец, — произнёс свои предположения Гостомысл, но явно высказываясь за Военега, потому что в этот момент скосился на него. — Он с ним сблизиться хотел… Там не удалось наместника убить, так он здесь решил… Заманил на охоту… — навязчиво давил на окружающих его воинов.

— Только не подрассчитал чуток — стрела под копыта Лютого упала.

— Но всё же ему удалось навредить наместнику, — загомонили наперебой.

— Плохой из Лютого заряжающий: то на дыбы от стрелы встаёт, то от куропатки бежит сломя голову.

— Сорока тоже сказывала, как тот галопом носился, — поддержал кто-то.

— Сдался вам этот конь! Он тут ни при чём, — загалдели. — А вот Сорока вместе с этим степняком пришла! — не унимались дружинники, давно и её подозревавшие в чём недобром, и явно с чей-то указки.

— Она здесь ни при чём! Её тоже… — видя медления Мирослава и не понимая его бездействие, возмутился Извор, и осёкся не договорив, но всё же взгляды северских да и полян, прибывших превеликим числом в Курск ради именин, приникли к нему.

— Договаривай, сын, — надавил голосом воевода, одарив Извора не менее тяжёлым взглядом, допытывая того, понимая, что он что-то скрыл.

— …он верно и её обманул. Он скорее всего просто воспользовался ею, чтоб проникнуть в детинец. Она его и не сразу признала. И идти она сюда не хотела. Когда мы её в город вели, она путы сняла и убежала бы, сам видел, только Храбр не дал ей, и потом тоже убегала, только он её возвращал в детинец.

— Может и верно, — опять загалдели. — Она избегала его вечно, а он за ней по пятам ходил, как сыч надутый. А последнее время даже и не говорили они.

— Воспользовался, говоришь, — шумно вздохнул Олег, и прохрипел, верно растормошив сломанную ключицу. — Как Лютый? — перевёл разговор с себя на любимого коня.

— А шо с ним будет! Ни царапинки, — отчеканил Федька.

— С утра в Курск двинемся, а этого с собой, — наместник имел ввиду обезображенный труп. — Повесить на главных вратах.

На стоянке вскоре немного поутихло, дружинники разошлись по своим палаткам, некоторые ещё что-то обсуждали возле костров, но лишь едва слышно, чтоб не побеспокоить наместника, да и всем не до веселья было, узнав о предательстве их чёрного полоза, как за глаза называли они Храбра. Одни проклинали его, другие не верили, что он мог так поступить, ведь с одного котла столько раз ели и один хлеб преломляли. Но и они вскоре разбрелись, осталась только охрана возле палатки наместника, да вокруг по местам возле костров, а вот возле широкой палатки воеводы была сутолока, но всё чинно, тихомолком.

Сорока тоже уснула, сморённая сегодняшними происшествиями — неудивительно — купание в воде, окрашенной осенним подступом, после того как резвый бег разгорячил тело, в добавок недельное самоистязание с длительным недосыпом, привели к тому, что у той поднялся жар с сопровождавшим его бредом. И не было понятно от чего тот бред, то ли от жара, то ли от перенесённого потрясения, когда всё же уговорив Федьку, пошли посмотреть мертвяка. Тот поначалу и не соглашался вовсе, но поняв, что Сорока не угомонится, уже давно распознав её упёртую натуру, провёл ту к возку на который того уже погрузили.

Она тогда с лёту к тому бегом ринулась, да когда разглядела получше, пошатнулась. Пару шагов ступила и упала без сознания. Мирослав тогда Федьку чуть не прибил, когда узнал, что девку на такие вещи повёл смотреть. Сороку под колени и спину подхватил, а сам измождённый, но силы собрав, до своей палатки донёс, ни разу на колено не встав.

Положил её на походное ложе. Только с долю времени постоял в нерешительности. Потом навис над девицей, прислушиваясь к её бредням — мало что можно было понять — спутанные фразы, то на славе, то обрывки слов на половецком.

Понимая, что девица всё ещё находится в сырой свите, Мирослав попытался стянуть её через голову. Сорока в ответ жалобно простонала. Остановился, отдёрнув руки. Унимает судорожное дыхание, а оно не желает усмириться — в груди сердце бешено бьётся, желая верно рассказать всему свету о своей неуёмной страсти.

Притянулся к ней вновь, замешкался, верно оправдывая свои зазорные действия. Немного поразмыслив, достал засопожник, осторожно поддел шов посередине свитки и, весь испариной покрывшись, вспорол его. Откинул свежесрезанные полы в стороны дрожащими вовсе не от холода руками. Сорока, сквозь сон почувствовав прохладу, глубоко вздохнула, задержав дыхание. Наполнила грудь, что Мир помыслив о пробуждении той, руки за спину спрятал и готов был испариться от неловкости. Грудь опала на выдохе. Спит дальше, только с губ слетевшим выдохом лёгким