Ночь печали - Френсис Шервуд

К тому времени как Кортес вернулся в Теночтитлан после сражения с войсками Веласкеса на побережье, испанцы и их женщины сидели во дворце Аксаякатля уже две недели. Еда почти закончилась, воды оставалось мало, а боевой дух упал полностью. Камни, обмазанные грязью булыжники и осколки горшков непрерывно сыпались на дворец. Если кто-то осмеливался подняться на крышу, в него немедленно летели десятки стрел. Все опасались, что со дня на день индейцы пойдут в решительную атаку. Что могли противопоставить слабые, умирающие с голоду конкистадоры и несколько тласкальцев тысяче сытых, хорошо обученных воинов? Испанцы играли в карты и кости, проигрывая все, что у них было: кинжалы, обувь, ремни, шлемы и доспехи, дублеты и штаны, дома на Кубе, жен, детей. Отец Ольмедо отдавал свой дневной рацион Кай. Ботелло время от времени принимался играть на гитаре печальные мелодии в минорной тональности, но так и не доиграл ни одной песни до конца. С его лица не сходило потрясенное выражение. Свою дневную норму воды он расходовал на гибискус, росший во дворе, разговаривая с растением, будто это был ребенок или последняя надежда мира. Разлученный со своей торговкой травами из Хочимилько Ципактли, Крокодилицей, Ботелло горевал, словно вдовец. Аду поддерживал силу и боевой дух, бегая по двору здания каждым утром и вечером, поднимаясь по ступенькам и качая мышцы рук с помощью тяжелых камней. Кроме того, он упражнялся в фехтовании с Агильяром, как его учил покойный ныне Куинтаваль. За эти дни отец Ольмедо услышал больше исповедей, чем за время всего путешествия. Тяжесть грехов конкистадоров превышала вес камней в высочайшей пирамиде мира. Испанцы успели вспомнить все ругательства, когда-либо изобретенные их народом, и придумывали новые, не забывая помянуть матерей, псов, козлов, свиней и все отправления организма. Некоторые из солдат начали вырезать свои имена на каменных стенах: «Хуан», «Родриго», «Хосе», «Федерико». Все золото, собранное в экспедиции, но не переданное ни Кортесу, ни императору Испании, конкистадоры сложили в одной комнате. Золота оказалось много, но всем уже было все равно. Золото не могло петь, говорить, утешать. Его нельзя было съесть или выпить, с его помощью нельзя было согреться или охладиться. С ним нельзя было заниматься любовью. В последние два дня некоторые даже начали рассуждать о том, что предпочли бы умереть от собственной руки, чем стать пленниками, которым вырезают сердца. Нуньес выступал против этой идеи, а отец Ольмедо говорил, что это страшный грех. Агильяр заявил, что он не потерпит подобных разговоров. Он сосредоточился на своем Псалтыре и читал те молитвы, к которым прибегал еще во время рабства у майя. Они с Нуньесом часами играли в шахматы фигурками, вырезанными для них Ботелло. Кай знала, что со дня на день родит ребенка, но у нее не хватит молока. Она все время молилась — испанским богам, великому богу Нуньеса и древним богам ее народа: Тепеу, Пакату, Пауатунесу и Кукулькану — так майя называли Кетцалькоатля. Малинцин спасалась сном. Она спала практически круглосуточно, и все равно у нее не было сил.

Кортес прибыл в Теночтитлан в день святого Иоанна. По дороге он встретил тласкальцев, ксокотланцев и семпоальцев, бежавших из столицы, когда Альварадо устроил там резню. Без переводчика им пришлось жестами объяснять ему, что произошло. Кортес взял с собой еще две тысячи тласкальцев, желавших избавиться от ига народа мешика. С ним шли тысяча триста солдат Нарваэса, восемьдесят арбалетчиков, восемьдесят мушкетеров, девяносто шесть лошадей, сам одноглазый Нарваэс и больной раб-негр. Альварадо почему-то Кортеса так и не нашел. Как оказалось, Альварадо не добрался дальше Койоакана, так как у него начала хромать лошадь. Он заблудился под Чимальуаканом, а затем несколько дней просидел под сейбой, горько рыдая. Жители этой деревеньки пожалели его, накормили маисовыми лепешками, и он наконец-то смог отдохнуть. Кортес, мало что зная о сложившейся ситуации, вернулся в Теночтитлан. Его индейские союзники — а их были тысячи — остались ждать неподалеку от Такубы.

Ранним утром конкистадоров разбудил громкий стук в забаррикадированные двери дворца. Голодный Агильяр подумал, что это пришла к ним смерть, и потому, не просыпаясь, перевернулся на другой бок и закрыл уши.

— Господи, да впустите же нас внутрь! — крикнул Кортес.

Агильяр рывком поднялся.

— Кортес, это вы?

— А кто еще, ты, ленивый дурак? Открывай давай!

Да, это действительно был он, команданте, в сверкающих доспехах, на славном жеребце. За ним нескончаемыми рядами тянулись войска.

— Бог услышал мои молитвы! — воскликнул Агильяр. — Какое счастье!

— Что, черт побери, здесь происходит? — Кортес глазам своим поверить не мог: какие-то баррикады, превратившийся в скелет Агильяр, чертова грязь во дворце.

— Кортес вернулся! — закричали солдаты, разбирая баррикады, чтобы войска Кортеса вошли во дворец.

Распихивая всех локтями, Кортес ворвался в комнату. За ним последовали Исла, Берналь Диас со своей книгой, одноглазый Нарваэс и сотни других солдат. Лошадей было столько, что их хватило бы на три стойла. Их отвели на второй этаж дворца. Солдаты разместились во дворе. Там яблоку негде было упасть.

— Они впустили вас сюда, чтобы заманить в ловушку. — Облегчение Агильяра сменилось волнением. — Поэтому вам удалось дойти до дворца. Где Альварадо? Он вас не предупредил? Боже, вы само чудо Господне! Прошу вас, простите меня. — Агильяр упал на колени.

— Встань, Агильяр, ты же знаешь, что я ненавижу нытье.

Кортес ничего подобного не ожидал. И как ситуация могла так сильно ухудшиться за столь короткое время? Он уехал несколько недель назад, всего месяц, месяц и несколько дней.