Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

– Фёдор Фёдорович, – сказал он Муру, – честь отечества и верность ему измеряется не окладом жалованья, получаемым нами от государства. Наступает час – и приходят иные испытания, в коих познаётся истинная цена человека.

Мур ничего не ответил. Но во взгляде его Василию Михайловичу почудилось выражение не то тоски, не то испуга. После этого он перестал соглядатайствовать.

Глава 17

Беглецы в горах Матсмая

Цвели многочисленные матсмайские сады, делая землю молодой, радостной и прекрасной. За городом по зелёному травяному ковру горели солнечной россыпью жёлтые одуванчики – совсем как где-нибудь в Рязанской губернии. В цветах яблонь и вишен дружно, по-весеннему гудели пчёлы – тоже совсем как в России.

Апрель уже кончался, когда пленники, наконец, назначили день для побега. Накануне Василий Михайлович целую ночь не спал. Где-то недалеко на заре пела какая-то птичка, голосом своим напоминая Головнину пение соловья в гульёнковском парке, будя воспоминания о далёком, невозвратном детстве и о родной земле, которая сейчас казалась столь же далёкой, как детство. То был японский соловей – угуису. Он был немного меньше русского и такой же серенький, но пение у него было беднее и проще, без чудесных переходов и колен русского соловья. Всё же слушать его было приятно.

Василий Михайлович не мог дождаться часа побега. Утром от имени пленников он попросил начальника стражи показать им японский храм, который отстраивался после пожара на кладбище. Эта прогулка позволила ему высмотреть и заметить все нужные для побега тропинки. С прогулки узники вернулись в тюрьму лишь под вечер и, притворившись сильно уставшими, легли отдохнуть, чтобы усыпить бдительность стражи и Мура. Но никто из них, конечно, отдыхать и не думал. Всех тревожила мысль: удастся ли побег? Придёт ли свобода или снова тюрьма, на этот раз ещё худшая, с побоями, с пытками и, может быть, навеки? А может статься, что суждена им безвестная смерть на чужбине.

Вечером Макаров с Васильевым, пробравшись на тюремную кухню, похитили два ножа, а около полуночи Шкаев с Симановым вылезли во двор через уборную и спрятались под крыльцом.

Головнин велел сделать на постелях чучела спящих людей, и теперь участники побега ждали только, когда в городе протрещат барабаны, отбивающие полночь. С волнением они прислушивались к каждому шороху. В тюрьме всё было спокойно. Конвойные, как обычно, играли в шашки за своей решёткой, стуча костяшками и громко смеясь. Мур с Алексеем своевременно легли спать, видимо не подозревая о том, что затевается.

Наконец барабаны пробили полночь. Наружный патруль с фонарями, как всегда, обошёл двор и удалился в караульное помещение. Тогда Шкаев и Симанов вылезли из-под крыльца, прихватив с собою спрятанный там заступ, и начали рыть подкоп под стеной, воспользовавшись имевшейся там водосточной канавкой.

Для себя и для Хлебникова Василий Михайлович тоже соорудил чучела и оставил на своей кровати письмо, в котором сообщал японцам о полной непричастности курильца Алексея к побегу.

Когда солдаты внутреннего караула легли спать, пленники, по знаку Василия Михайловича, один за другим выбрались во двор тем же путём, что и Шкаев с Симановым. Пролезая под полом последним, Головнин был полон решимости в случае тревоги оказать сопротивление страже, пустив в ход долото, но живым не сдаваться.

Пробираться под полом было тяжело, ибо двигаться приходилось ползком и с такой осторожностью, чтобы самому не слышать собственного движения. Но и во дворе, и в тюрьме всё было спокойно. Слышался только хорошо знакомый всем свирепый храп курильца Алексея.

Наконец потянуло свежим ночным воздухом. Василий Михайлович вылез до половины наружу. В ту же минуту сильные руки подхватили его с обеих сторон, и он услышал над самым ухом горячий шёпот Шкаева:

– Сюда, сюда, Василий Михайлович! Вот она, дыра-то! Все уже там…

Головнин подполз к подкопу и стал пролезать под забор. Здесь сильно пахло сырой, только что раскопанной землёй. Вдруг острая боль пронизала всё его существо с такой силой, что на мгновенье даже затуманилось сознание. Он ударился коленом правой ноги обо что-то твёрдое.

Мысль, что теперь он не сможет бежать, ужаснула его. Но он сделал над собой усилие и быстро прополз под забором. И тут боль вдруг прошла, точно удара и не было.

Головнин поднялся на ноги, осмотрелся. Над головой горели спокойные, ясные звёзды. Ночной прохладный воздух приносил откуда-то запахи цветущих садов. Он был на свободе.

Хлебников звал его откуда-то из темноты радостным топотом:

– Сюда, сюда, Василий Михайлович! Скорее!

Беглецы почувствовали под ногами узкую тропу, которая вилась между тюремным забором и оврагом. Слабо протоптанная тропинка временами пропадала, её приходилось отыскивать при свете звёзд или нащупывая ногами. Но вот, наконец, добрались и до большой дороги. Это место Василий Михайлович хорошо заприметил во время давешней прогулки и быстро провёл товарищей на кладбище.

Здесь, стараясь подальше держаться от постройки, чтобы не обратить на себя внимания сторожей, беглецы сделали небольшую остановку и, укрывшись среди могил, стали совещаться, куда держать путь. Решено было направиться к горам, углубиться в них и идти пустынными местами по ночам, руководствуясь звёздами, а днём прятаться в лесу, чтобы замести следы; затем выйти на морской, населённый берег, завладеть подходящим парусником или простой лодкой и направиться к родным берегам.

Предстояло тяжёлое и опасное путешествие, которое могли предпринять только люди, решившие или добыть себе свободу, или умереть. Василий Михайлович знал, что весь обширный остров Матсмай покрыт горными кряжами, которые спускаются отлогими скатами к берегам, поэтому вся внутренняя часть острова, вероятно, необитаема.

Вёрст пять пленники прошли равниной, держа путь на Полярную звезду. Затем беглецы стали подниматься в гору. И тут Василий Михайлович снова почувствовал сильнейшую боль в ушибленном колене, которое начало быстро опухать. От боли он скоро выбился из сил. Товарищи должны были каждые полчаса останавливаться, чтобы дать хоть немного утихнуть боли.

– Идёмте, идёмте! – торопил их Головнин. – До рассвета мы должны достичь леса, иначе нас переловят, как цыплят… – И снова шёл, превозмогая боль.

Беглецы двигались где конными тропами (здесь не ездили на колёсах), где прямиком лезли в гору. Порою в ночной темноте натыкались на непреодолимую крутизну, долго наобум бродили, стараясь обойти неожиданное препятствие, и снова карабкались вверх.

Между тем положение Василия Михайловича с каждой минутой становилось всё тяжелее: опухшее колено болело всё сильнее, и боль уже начинала распространяться по всей ноге. Мысль, что, может быть, он скоро