Правила трёх - Марьолейн Хоф

рта не даст раскрыть. Если я женюсь, мне конец. Я запаниковал. И сказал Инге Уннур, что не понял, почему она поцеловала селедку Лейфура, но что мне по большому счету всё равно.

– Нет! – воскликнула Линда.

– Да, – сказал прадедушка Кас. – Я поступил низко. И мне было очень больно. Сердце ныло. Но сделанного не воротишь.

Линда кивнула.

В первый раз я слышал, чтобы прадедушка Кас так долго говорил. Он даже охрип.

– Но потом ты всё-таки женился? – спросил я. – На мамушке.

– Да, – сказал прадедушка Кас. – Так часто бывает. Не каждый раз, когда влюбляешься по уши, получается вовремя унести ноги. Мамушка мной управляла, но только дома, понимаете. А я часто был в море.

Прадедушка Кас покачал головой.

– Не то чтобы я этим горжусь. Но, с другой стороны, мамушка знала, на что шла. И к чему я всё это вам рассказываю, всю эту историю…

– Да, к чему? – спросил я.

– Свободный человек навсегда остается свободным, – сказал прадедушка Кас. – У вас мне будет плохо. Позвольте мне уйти так, как я хочу.

– В горы, – сказала Линда.

– В горы, – повторил я. – Но это ерунда какая-то! Пустые слова. Там же ужасно холодно и ужасно высоко. Это невозможно.

Прадедушка Кас посмотрел на Линду, а потом на меня, слегка наклонив голову.

– Я знаю, что делаю. – На несколько секунд он задумался. – Это такой древний обычай. Вы не в курсе? Так делали эскимосы и индейцы. На исходе жизни они уходили подальше от людей, в дикую природу.

Я начал хмуриться. До меня кое-что стало доходить. Прадедушка Кас к нам подлизывался! Он точно знал, что сказать. Сначала он показал мне сейнер и сачок. Затем помог нам отделаться от издевательских песенок. Сегодня специально для Линды рассказал историю любви, а теперь для крутости еще и эскимосов с индейцами приплел.

– А кстати, – поинтересовался я, – почему ты не ушел в горы еще до нашего приезда?

– Потому что хотел вас увидеть, – ответил прадедушка Кас. – В последний раз.

– Тван, зачем ты так? – сказала Линда, положив голову на плечо прадедушки Каса. – Мне понравилась эта история. Она красивая и грустная. А теперь я хочу домой.

Прадедушка Кас нахлобучил шапку.

– А сказать я, собственно, собирался вот что: человеку хочется умереть так, как он жил. Вам, конечно, этого не понять, и это нормально, ведь вы жить только начинаете. Но я уверен, что буду очень несчастлив, если мне придется поехать с вами. Очень. Вот и всё. Больше мне добавить нечего.

Но прадедушка Кас всё же добавил:

– Если бы вам пришлось выбирать, кого бы вы предпочли? Счастливого прадедушку или несчастного прадедушку?

На улице валил снег. Снежинки не кружились, но налетали с бешеной скоростью, притом не сверху, а сбоку. Прадедушка натянул шапку по самые брови.

– Если я чему-то и научился в жизни, – сказал он на полпути к дому, – так это тому, что нападение – лучшая защита. Вперед, на клуш!

– На клуш? – не поняла Линда.

Прадедушка Кас начал петь, но голос его уже не слушался.

– А вот первый мой куплет.

Это было пение шепотом.

– Я беру горшок конфет,

Ставлю я его на стол…

Линда подхватила:

– Съел конфету и ушел.

Мы втроем были похожи на членов тайного общества против клуш.

8

Вьюга вновь разбушевалась. Ветер дул не знаю с какой силой. Достаточно, чтобы раскачать любого, кто вздумал бы высунуть нос на улицу. Скрепер уже не соскребал снег. Мы все рано отправились на боковую.

В комнате для девочек было тихо, но мы с прадедушкой Касом не спали.

– Мне нужно тебе кое-что сказать, – произнес прадедушка Кас. Он шепелявил. – Я сегодня слишком долго носил вставную челюсть, и теперь у меня болят десны. Но я не могу оставить ее в миске на кухонном столе. Со всеми этими женщинами в доме. Так что она на полу, возле моей кровати, в стакане. Чтоб ты знал.

Он включил свет.

– Вот что остается в старости – голова без зубов.

К счастью, он не стал предъявлять мне свой беззубый рот. Но выглядел еще более помятым, чем раньше. Еще чуть более постаревшим. Хотя в принципе большой разницы не было – с зубами или без.

Свет снова погас.

– Теперь ты в курсе, – сказал прадедушка Кас. – Мне можно больше не беспокоиться, что ты поймаешь меня с поличным. И никому не рассказывай.

Я слушал гул ветра. Стена за коричневым диваном тряслась. Повсюду раздавался скрип, казалось, что дом прадедушки Каса вот-вот разнесет на части.

– А дом у тебя крепкий? – решил уточнить я.

– Крепкий как скала, – прошепелявил прадедушка Кас. – А ты как думал? Случались бури и посильнее, чем сегодня. Дом должен быть слегка податливым. Как лодка на волнах. Если дом не скрипит, жить в нем нельзя.

– Понятно, – сказал я.

К счастью, дом не был настоящей лодкой. Он скрипел и ходил ходуном, но на волнах не качался. Во время качки стакан с зубами прадедушки Каса стал бы перемещаться. Из одного угла комнаты в другой. От кровати прадедушки Каса к моему дивану.

Посреди ночи меня разбудила снежная буря. И прадедушка Кас, который, поднявшись с постели, зашаркал в уборную.

Я приоткрыл занавеску, чтобы посмотреть на ветер. Мимо окон проносился серый снег. По другую сторону поля горели уличные фонари. В их свете буря казалась белее, но в то же время еще яростнее.

Прадедушка Кас не закрыл дверь туалета, и было слышно, как он писает. Потом он пошел на кухню. Открылся и закрылся холодильник, скрипнули ножки стула. Прадедушка Кас пукнул.

Он не стесняясь делал всё, что вздумается, даже посреди ночи. По пути в комнату для мальчиков он на что-то натолкнулся.

Я мигом нырнул под одеяло.

– Спишь? – спросил прадедушка Кас.

Я медленно и глубоко задышал. Для пущей убедительности даже разок храпнул.

Прадедушка Кас поступал так, как ему хотелось, думал я. И якобы не мог с этим ничего поделать. Свободный человек остается свободным человеком, сказал он нам в музее. Я думал о селедочном поцелуе, об Инге Уннур, о мамушке. И о бабушке. Когда прадедушка Кас уходил в море, он бросал мамушку с бабушкой одних. А бабушка тогда была маленькая. Теперь прадедушка Кас снова хотел бросить бабушку. И маму. И Линду. И меня. Я не совсем понимал, почему прадедушка Кас прежде так стремился быть свободным. Но самое странное было то, что я понимал, почему он хотел