Одинокое дерево - Мария Папаянни

так что Симос навострил уши. Взрослые все искали способ забрать у Виолеты подношения. Предложения сыпались градом. Пойти к ней и вежливо попросить. Подкараулить, когда уйдет куда-нибудь, и обыскать дом. Проследить, куда она ходит и кого видит: вдруг решит продать их какому-нибудь чужаку?

Симос все пытался разобрать речь взрослых, пока глаза не начали слипаться от усталости. В какой-то момент ему показалось, что дверь комнаты открылась: мать пришла пожелать спокойной ночи. А затем Симосу вдруг померещилось, что к нему заходит Николас и обещает отправиться с ними на вылазку в Какоператос, взяв с собой и жену, и младенца. Симос хотел было возразить, что это небезопасно, но Николас его опередил: сказал, что не оставит семью в деревне, ведь здесь их может настигнуть тьма.

Во сне Симос приободрился от того, что Николас пойдет с ними. Обрадованный, он только повернулся, чтобы сказать об этом, как увидел отца Манолиса, который закричал: «В Какоператос спрятаны все подношения, поэтому она хочет вас туда отвести!». И не успели отзвучать его слова, как поднялся сильный ветер. Порывы бури взвивали ризу священника, и она хлопала на ветру, как крылья ночи.

В испуге Симос проснулся и услышал, как грохочут ставни. Он поднялся. В это мгновение, словно в приступе бешенства, створки окна распахнулись, и по комнате разрушительным смерчем пронесся яростный южный ветер.

История, которая не хочет быть рассказанной

Южный ветер только начал подниматься, когда Николас добрался домой. Уже издалека он различил стук ставен и понял, что Ангела наверняка уснула, лишь бы ничего не слышать. Он так и нашел ее – спящей, с младенцем у груди. Он взял ребенка нежно, как мог, и перенес в колыбель. Это стало уже его ритуалом: Николас широко шагал, чтобы поменьше скрипеть половицами, брал ребенка и укладывал в люльку, а затем замирал рядом еще на какое-то время, чтобы его тень не разбудила малыша.

«Тени будят детей», – говаривала мать.

Затем он поцеловал волосы Ангелы – черный шелк, что рекой тек по подушкам, – и пошел запереть ставни.

– Иди сюда, – послышался голос Ангелы.

– Погоди минутку, я закрою ставни. Поднялся южный ветер, они так и будут грохотать всю ночь, если не запереть. Как все прошло?

– С матерью? Успокоилась, бедняжка. Только два или три раза принималась за старое. Если ты голоден, у меня в печке блины есть.

Николас снял ботинки, собрался уже лечь, а потом, словно передумав, снова надел их и пошел в комнату к матери. Вот уже год она странствовала по собственному миру: сначала не могла вспомнить, ела ли и пила ли, потом ее покинули имена и лица. Мало-помалу она укрывалась там, где не было места никому, кроме нее самой и призраков ее прошлого. Мама думала, что она все еще юная незамужняя девушка или только-только вышла замуж, и просила Николаса быстро сделать уроки, чтобы пойти с ним на прогулку.

В другой раз она надела ночную рубашку Ангелы, заплела седые волосы в девичью косу, уложила ее короной на голове, а потом села поджидать жениха, отца Николаса, чтобы отправиться с ним гулять. Николас испугался, что Ангела рассердится и потребует выгнать мать, но та только нежно прижала свекровь к себе и горько заплакала.

А потом мать забыла все. Она сидела целыми днями молча, улыбаясь и лаская младенца взглядом, но Николас не знал, понимает ли она, что перед ней – ее собственный внук. Николас не знал также, помнит ли мать, что он – ее единственный сын, пусть она и смотрела на него с нежностью и благодарностью.

В его детстве они многое делали вдвоем. Мама отличалась от других деревенских женщин, которые весь день метались от одного дела к другому, и вечер заставал их изнуренными и изможденными. Маме Николаса же всегда удавалось освободить послеполуденное время для них двоих.

– Не страшно, – говорила она, – пусть в доме будет немножко не убрано, пусть мы соберем меньше оливок, соли и меда. Мне же не хватает только тебя и твоего смеха. Господь подарил мне такого чудесного ребенка, и я хочу радоваться ему.

Каждый день после обеда она брала его за руку, и они отправлялись исследовать окрестности. Когда Николас подрос и начал козочкой скакать впереди, мать бежала следом. Устав, они растягивались на какой-нибудь скале поближе, мать обнимала его и говорила:

– Только один, но счастья как от всех детей на свете… Мальчик мой, когда вырастешь, оставайся справедливым. И пусть твои глаза всегда будут широко открыты, чтобы ничто из красот этого прекрасного мира не ускользнуло от тебя.

– Мама, а расскажи про то, как ты была маленькой и про ваши проделки с Виолетой!

И мать рассказывала истории, которые Николас слышал уже тысячи раз и предпочитал всем сказкам мира. Виолета, мамина подруга детства, сама была сказочной героиней его детства. Историями про Виолету мать потчевала Николаса, когда он, совсем маленький, плохо ел; ими же убаюкивала его по ночам. Другие ему не нравились. Для него Виолета была самой сильной, свободной и благородной, лучше Амазонки, Робина Гуда и всех прочих. Он не разбирался, какие мамины истории действительно случились во времена ее детства, а какие она вынуждена была сочинить, чтобы утолить жажду сына. Но все их Николас знал наизусть, и, если иной раз мать забывала что-то и рассказывала историю не так, он ее поправлял, напоминая те или иные детали.

И вот Виолета вернулась – столь загадочная и в то же время столь знакомая. Когда Николасу рассказали о ее появлении, он разволновался так, будто спустя годы обрел давно утраченного родственника. Он хотел было пойти к ней пообщаться, но не решился. Однако все думал и думал о ней и очень беспокоился. Раз в неделю он приходил к ее дому и тайком оставлял корзину со всем необходимым у двери, но знакомство отложил до лучших времен. В глубине души он надеялся, что мать скоро поправится и они вместе пойдут повидать ее старинную подругу.

За много лет Николас ни разу не слышал, чтобы хоть кто-то из деревенских говорил о Виолете. Он даже думал, что, может, она уже и умерла. Только его мать, кира-Василия, вспоминала Виолету: иногда рассказывала сказки о ней, а иногда, отправляясь в церковь, просила поставить за нее свечку.

– Раз уж я не знаю, где она сейчас, и не могу послать ей весточку, так зажгу свечку, чтобы хоть так передать ей мои добрые пожелания, – говаривала