Шахир - Владислав Анатольевич Бахревский

И следующая деревня была уничтожена, и еще одна.

— Мы идем по следам войны, — сказал Махтумкули. — Не лучше ли повернуть назад? Теперь людям не до наук.

Они повернули, но война охватывала страну; как пожар охватывает лес. Это была невиданная война. Дрались не князья между собой и даже не цари. Древняя Индия попала в когти британского льва.

Путешественники пробрались в северные княжества, которых война не коснулась. И здесь Махтумкули свалила болезнь. В пути они много голодали.

— Нет, не истощенное тело — причина моей слабости, — объяснял шахир свою болезнь, — истощился мой дух. Меня изводит бессилие ума перед разрушающим всевластием войны, причины которой мне непонятны. Неужели человек — худшее создание аллаха? Ни одно живое существо не приносит столько бедствия другим существам, сколько приносят одни люди другим людям.

— Скорее поправляйся, — подбадривал друга Нуры Казым. Мы уже полтора года в Индии. Тебя томит разлука с родиной.

— Сколько же времени я не видел своих детей? — задумался Махтумкули. — Как теперь живут геркезы — моё родное племя? Ты прав, Нуры Казым. Пора домой. Пора добытые знания отдать своему народу.

И сразу опечалился:

— Неужели мне придется расстаться с тобой, друг мой бесценный?

— Я поеду с тобой в Хиву, — ответил Нуры Казым.

— Со мной? В Хиву? Но до моего дома есть путь намного короче.

— Ты должен вернуться к своему народу улемом. В Хиве славится своей ученостью медресе Ширгази-хана. Учиться в медресе Ширгази-хана — значит приобрести уважение среди ученых.

— Мой отец тоже учился в Хиве. — Грустными стали глаза у шахира. — Не скоро мне быть в Атреке. Но ты прав, Нуры Казым. Чтобы принести наибольшую пользу моему народу, я должен пройти курс наук в медресе.

Долог и труден был их путь.

15

Первый человек, который им повстречался в Хиве, нёс на себе дверь.

— Мне кажется, это добрая примета, — сказал Махтумкули. — Человек построил себе новый дом и несет старую свою дверь, чтобы навесить ее на новые петли. В степном краю дерево дорого, и дверь переходит от отца к сыну.

— Пусть аллах пошлет нам удачу! — воскликнул Нуры Казым. — Тебе закончить медресе Ширгази, а мне в Шир-гази получить место мударриса.

— Мы прошли по многим странам, Нуры Казым, видели несчетное количество городов, народов, но изо всего странствия я вынес одно знание: страдают люди всюду одинаково. Я увидел землю нищенкой.

"Я ДЛЯ РОДИНЫ ПЕСНЕЙ БЫЛ"

1

— я словно стою на мосту, который тоньше волоса и острее сабли, — сказал Махтумкули, сбивая палочкой с угольев робкие язычки огня в очаге: казан уже дышал призывным ароматом плова.

— Ты говоришь о Сирате, мосте над адом, таксир! — удивился Назарли́, самый близкий друг за все три года учебы в медресе Ширгази. Он в уголке готовил за́столье: чистил, раскладывал на блюда фрукты, овощи, сладости и соленья.

— Моя жизнь, Назарли, стала адом. Ибрагим покинул нас, а застану ли я в живых Сары? От Хивы до благословенного Атрека путь долог. Стонет мое сердце.

— Друг мой, давай, не откладывая, совершим очистительную молитву.

Шесть лет шахир не был в Атреке, но, учась в Хиве, он посылал с попутными караванами подарки для жены, родственников, для сыновей, Ибрагима и Сары. И вот пришло известие: болезнь унесла Ибрагима, а Сары очень слаб.

В один день собрался Махтумкули в дальнюю дорогу. Каравана в сторону Атрека не нашлось, но разделить путевые лишения вместе с Махтумкули пожелали его ближайшие друзья Нуры Казым и Назарли, который жил в Берме́, возле Бахарде́на.

Когда они вернулись в худжру — у Махтумкули была самая просторная худжра в медресе — там уже сидел в ослепительно белых одеждах Нуры Казым.

— Друг мой! — воскликнул Махтумкули. — Время словно кинулось вспять, словно это счастливейший день нашей первой встречи.

Он сел напротив Нуры Казыма и странно, долго разглядывал его лицо.

— Нет, — сказал он наконец, — одежды твои сияют так же, но где черные брови, смоляная борода? Они белее твоих одежд.

— Не преувеличивай, Махтумкули, — улыбнулся Нуры Казым. — Верно, седина плутает в моей бороде, засылает лазутчиков в брови, но приближения старости я не чувствую. Я готов идти и идти по странам и землям, удивляясь их красоте, великому множеству народов. Я еще собираюсь посетить город урусов Аждархан[55] города, в которых жил великий философ Аристотель.

— Как же я благодарен аллаху, что он послал мне тебя, — сказал Махтумкули, взял Нуры Казыма за руку и погладил. — Мы никогда не говорили друг другу ласковых слов, но знай, Нуры Казым, мо́я жизнь была бы горькой и неудавшейся окончательно, если бы я не повстречал тебя… Ты учил меня многим мудростям, но ученые мудрости есть в книгах и в головах других улемов. Ты заразил меня страстью видеть мир. И нет лучше этой страсти…

— Я помню, как твои песни завораживали людей, Махтумкули. Даже разбойники преображались от твоих песен. И я всегда думал о том, что прекрасные стихи — это заклинание против всяческого зла. Сколько зла рухнуло под звенящей струной твоего дутара! О Махтумкули! Я тоже воздаю аллаху благодарственные молитвы за то, что наша встреча случилась на этой огромной земле, где тысячи языков и тьмы заблуждений.

Они смотрели друг на друга, и слезы сверкали в их глазах.

В худжру вошли первые гости, ученики медресе. Каждый приносил какой-то подарок Махтумкули, Нуры Казыму и Назарли.

Уже на второй год учебы Махтумкули, который сначала жил в крошечной худжре вместе с Назарли, занял пустующую, самую большую худжру. Таков был неписаный закон в Ширгази. Жилье лучшего ученика медресе оставалось пустым до тех пор, пока не появлялся суфий, достойный занять эту худжру.

В конце второго года учебы Махтумкули стал дамлой — наставником суфиев. Когда мударрис, преподававший какой-либо из предметов, отлучался, урок продолжал дамла.

Махтумкули преуспевал во всех науках. В медресе Шир-гази-хана кроме арабского языка и фарси, шариата, комментариев к праву и основ мусульманской догматики, изучали выдержки из древнегреческих философов, читали книги арабских философов, учили четыре действия арифметики без дробей, геометрию и географию по иранским источникам.

Медресе Ширгази-хана было богатое, ему принадлежало 7920 танапов земли. Три тысячи из них орошалось водой из каналов. На каждую худжру приходилось, таким образом, по 144 танапа. Танап — мера площади. Он равен 60 газам, а в газе чуть больше квадратного метра. По