Записки для Пелле - Марлис Слегерс

поблёскивали городские огни. Солнце опускалось за линию горизонта, морская вода темнела. Я вынул из кармана штанов пакетик и развязал узел. Сегодня днём я сомневался, не рассказать ли маме, но решил этого не делать. Она уверена, что папин прах исчез в огне. Папе бы понравилось здесь, на пляже. Может, когда-нибудь я и признаюсь ей.

Я вытряхнул пакет, и морской бриз подхватил папин прах. Отдельные частички, кружась, легли на воду.

Может, папа окажется в Азии. Или в Африке. Может, прах разнесётся по всем морям и океанам, а может, останется здесь или опустится на дно, и папа всегда будет рядом. По щекам у меня текли слезы – ну и пусть.

Вспоминать факты совсем не хотелось.

Дорогой Пелле

На следующее утро мы сели в дедушкину машину. Сам он остался дома. Я не хотел, чтобы он ехал с нами. Хотел побыть наедине с мамой.

– Ты уверен, Пелле? Точно хочешь посмотреть?

– Да.

Вообще-то уверен я не был, но всё-таки решил собственными глазами увидеть, как выглядит теперь наш дом. Верхний этаж уже почти снесли, рассказала мама. А уцелевшие стены почернели от дыма и сажи. Была суббота, у рабочих выходной. Аран по-прежнему жил у Лотты, мы собирались заодно за ним заехать. Дедушка не против собаки, да и бегать по пляжу Арану понравится. Но сперва домой.

Мы въехали на нашу улицу, увидели наш дом, и у меня перехватило дыхание.

– Мам, прости меня… – пробормотал я.

– Ты не виноват, Пелле. Этот утюг. То был несчастный случай. Мне давно надо было заменить это старье.

Мама затормозила. Я взглянул на ожог. Под прозрачным пластырем виднелась розовая кожица.

Мы вышли из машины. Сердце колотилось как сумасшедшее, в горле застрял комок.

Мы молча стояли рядом и смотрели на дом.

– По крайней мере, от точильщика мы избавились, – заметил я.

– Это да. – Мама усмехнулась. – Точильщика в нашей жизни больше нет.

Запах гари ещё висел в воздухе. Вчера вечером мама показала мне чертёж. Она сама нарисовала, как должен выглядеть наш дом. Если уж строить заново, сказала она, можно с тем же успехом переделать всё по нашему вкусу. В доме будут большие окна, чтобы в комнатах стало светлей. Деревянные балки заменят на стальные. Кухню сделают в два раза больше, и гостиную расширят. Моя комната тоже будет просторней прежней. Мама даже хочет перестроить сарай. Подозреваю, что из-за Джека. Чтобы ему было, где хранить коллекцию насекомых.

– Это когда-то был наш дом. Странно, правда? – спокойно сказала мама.

Она взяла меня за руку, и мы вместе подошли к обугленному и частично снесённому зданию. Его едва можно было узнать! Без второго этажа оно казалось совсем чужим и каким-то маленьким.

Обогнув дом, мы зашли в сад. К счастью, домик на дереве не пострадал! Деревья растут слишком далеко от дома, и огонь не перекинулся на них.

Мама отпустила мою руку и принялась бродить по саду.

Я вздохнул поглубже и полез вверх по лестнице. Держаться обожжённой рукой было больно, но мне во что бы то ни стало хотелось залезть.

Я ведь не был в домике с того вечера, как мы заснули в нем с Эвой.

Наверху так и лежал брошенный спальник. На полу валялись листья.

И тут я перестал дышать.

В углу стояла старая папина шкатулка. Я совсем про неё забыл! Воспоминание вдруг вернулось, как волна, нахлынувшая на берег. Я подполз к шкатулке. От меня во все стороны побежали букашки. Мокрицы. Дрожащими руками я взял шкатулку и сел. Глянул на маму в саду. Она то и дело останавливалась у какого-нибудь растения, обрывала сухие листья. Потом мой взгляд упал на книгу, которую я читал до того, как пришла Эва. Она была наполовину прикрыта спальником. В той книге, вдруг вспомнил я, лежит папино письмо! Послание № 16. То самое, которое я ещё не прочёл и спрятал в шкатулке. Я медленно открыл крышку. И вынул конверт.

Мама спокойно бродила по саду, засунув руки в карманы. Будто по-своему прощалась с тем, что было, прежде чем начать заново.

Я осмотрел письмо. Он слегка отсырело. Это единственное, что осталось от коробки с записками. Единственное, что папа ещё мог мне сказать.

И, пока воздух медленно нагревался в лучах летнего солнца, я открыл конверт и начал читать.

Дорогой Пелле!

Удалось мне научить тебя, как быть мужчиной? Я бы так хотел, чтобы у меня было больше времени!

Но, выходит, тут ничего не поделаешь. Человеку даётся столько времени, сколько нужно, чтобы прожить жизнь. Чья-то жизнь длится всего несколько дней или лет, а чья-то – целый век. Мне было дано столько, сколько дано: сорок пять лет.

Я ещё так многому хотел тебя научить! У меня было столько планов! Какие-то я собирался осуществить вместе, всей семьёй. Какие-то – вдвоём с мамой. Я мечтал однажды съездить с ней в Австралию и в Финляндию, увидеть северное сияние. А сколько всего я хотел сделать с тобой! Вдвоём, только ты и я. Вместе бриться у зеркала в ванной, когда у тебя на подбородке появится первая тень той бороды, которая вырастет в будущем. Объяснить тебе, как достроить дом на дереве. И как потом тайком водить туда девчонок, чтобы побыть вдвоём. Хотел дожить до того времени, когда домик зарастёт плющом и мхом, а доски потемнеют от дождей и солнца, и ты будешь стоять под ним со своими детьми. И расскажешь им, что мы с тобой построили его вместе. Может, мы привели бы его в порядок, чтобы твои дети тоже там играли. Я хотел научить тебя завязывать галстук-бабочку, когда ты впервые будешь собираться на школьный или университетский бал.

Я хотел ещё столько всего сыграть с тобой на пианино!

Рассказал ли я тебе достаточно о женщинах и девочках? О том, какие они волшебные. Как бережно и заботливо нужно к ним относиться. И как трудно порой бывает их понять. Иногда кажется, что они говорят на каком-то не знакомом нам языке. Когда я впервые встретил маму, то на самом деле подумал, что передо мной в столбе света стоит ангел. Паул привёл её в гости. А я заикался, и что-то бормотал, и думал, что у меня нет ни единого шанса, но мама улыбалась и спокойно слушала мою несвязицу. Она даже притворилась, что ей понравился ужин, который я приготовил для них с Паулом, хотя рис превратился в клейкую кашу. Она самая добрая