А за околицей – тьма - Дарина Александровна Стрельченко

Со двора донёсся шёпот – то ли ветра, то ли листвы, то ли реки. Ярина хотела открыть глаза, но веки налились тяжестью, сердце забилось быстро-быстро. Почудилось, что она бежит по лугу, усеянному незабудками, а впереди, на самой макушке холма, розовеет мак, и прямо над ним всходит солнце. Надо успеть сорвать, пока не поднялось солнышко выше маковой головы. А иначе что-то страшное, что-то тёмное случится, покачнётся Лес…

«А что мак? – успела подумать Ярина. – Мирный цветок. Вот если б папоротник… Но мак-то почему, мак-то что?»

Мысли путались, ноги оплетала трава, сонный морок кутал луг в тёплую пелену. Ярина сама не поняла, как уснула. А когда проснулась, через молодые берёзовые листья светило весёлое солнце, вжикали зеленушки и стучал по груше чёрный дрозд.

– Говорят, если съест косточку яблоневую – умрёт, – произнёс знакомый голос. Ярина вскинула голову и чуть не стукнулась о присевшую на угол лежанки Обыду. – Поёт звонче соловья, и ловкий, и гнездо вьёт какое ровненькое. А вот посмотри, одной косточкой можно погубить.

– Где же он косточки находит? – пробормотала Ярина, чувствуя, как наливается чугуном, едкой мышиной болью затылок.

– Кто его знает, – непривычно миролюбиво ответила Обыда, проводя сухой рукой по Ярининой голове. – Поднимайся, Яринка. Нечего лежеботничать.

Головная боль заворочалась недовольным зверем, но, повинуясь холодной ладони, растаяла без следа.

– Птичка сама никогда дурного не съест. Если только запутается совсем или заставит кто. Вставай.

Ярина слезла с печки, одёрнула сарафан. Плеснула из корыта в лицо. Все сны свои первых дней в избе забыла, забыла накрепко до тех пор, пока не понадобилось вспомнить.

Глава 3. Ломоть сердца

Они таились повсюду: за подушками на печи, под лавкой, на узкой приступке у слюдяного окна. Качали головами со столбиков у порога. Выглядывали из-за самовара. Блестели смоляными глазами в щели половиц.

– Кто это? – тихонько спросила Ярина. – Смотрят…

– Куколки мои, – проворчала Обыда, вынимая из сундука драгоценное барахло. На лавке росла гора лоскутков, пялец, шкатулок; словно змеи, выползали из ящиков изумрудные нити, выкатывались похожие на румяные репки клубки, по избе разносился сухой и сладкий запах травы и мыла.

– Живые они? – Ярина взяла в руки жёлтый клубок.

– А как же. Чем больше на них глядишь, чем больше о них думаешь, тем они живей. Ты на них с ночи косишься, вот они по избе и разбежались, подмигивают.

– Не пугай, – шёпотом попросила Ярина. Прижала клубок к груди. – Не пугай, пожалуйста.

– Я пугаю? Ты их сама боишься, глазастая. Куколки мои тебе ничего дурного не сделают, а когда-нибудь и твоими станут. Но любая вещь страшной делается, когда сам её бояться начинаешь.

– А всё-таки жуткие. Глаза у них… как огни в лесу.

– Вот перестанешь бояться – глаза и погаснут, – усмехнулась Обыда. – Да и некогда тебе бояться, сейчас вышивать начнём. Бери иглу. Бери нитку. Натягивай… Вот так обрывай. Куда руками лезешь? Колдовством! Колдовством рви!

– Как колдовством?

– Как чувствуешь. Тяни!

– Да как?

– Как чувствуешь! Натяни! До предела натяни, будь сильней, чем нитка!

Застучало в ушах; раскалилась иголка в пальцах. Ярина взвизгнула и выронила её на пол. В тот же миг гулкий, тугой звон пошёл на весь Лес – будто не игла железная щёлкнула о деревянные половицы, а чугунный шар ударил о ледяной металл. Всё затихло: птицы, кроны, ветер, зверьё, земля. Лопнув, порвалась нитка.

– Тишину запомнила? – спросила Обыда как ни в чём не бывало. Вспотевшая, взъерошенная Ярина медленно подняла глаза. Сердце колотилось так, что, казалось, выскочит через горло и покатится, подпрыгивая. – Такая бывает, когда нарушается Равновесие. Только длится не мгновенье, а долго, долго…

Ярина подула на пальцы. Тихо переспросила:

– Равновесие?

– Хтонь и Лес сколько стоя́т, столько в Равновесии держатся. Но если что на одной стороне перевесит – другая пошатнётся. И всему порядку конец.

– А что может перевесить?

– Мало ли что. Знаки, кровь. Ворожба. Злоба. Да и добро тоже… Сила, опять же, перевесить может. – Обыда подняла с пола иглу, поставила остриём на палец. Та подержалась, качнулась и упала яге в ладонь. – Сила во всех существах Лесных разлита: в ком-то капелька, в ком-то озеро целое. Но во всём Лесу её сколько есть, столько есть! А если станет вдруг больше – тут и конец Равновесию. Но об этом потом поговорим, позже. Рано о таком думать, пока ничему толком не научилась. Ты пока лучше подумай: почувствовала хоть, как нитку порвала? Поняла?

– Само…

– Само! – передразнила Обыда. – Чутче надо быть, прислушиваться к себе, к рукам, к душе, к воздуху, к тем, кто близко, к тем, кто далеко. Ко всему вокруг прислушиваться нужно, каждый миг. Такова доля яги. Ну! Послушай себя! Эхо-то хоть должна услышать, если не совсем бестолковая.

Ярина, у которой голова кружилась от бессонных, полных видений ночей, от странного жара и колотья в пальцах, от тумана в рассудке, от того, что Обыда то чужая, сердитая, то насмешливая, задумчивая, изо всех сил постаралась прислушаться. Замерла. Вдохнула, затаилась. Выдохнула едва слышно:

– Нет.

А Обыда вдруг ответила ровно и нисколько не зло:

– Ну и ладно. Всему своё время, почувствуешь ещё. А Тишину запомни. Услышишь такую снова – так и знай: конец близко.

* * *

– Что, поколдовала твоя девчонка? – перешагнув порог, осведомился Бессмертный.

Вуму́рт[15], отряхнув кафтан, прошмыгнул следом. Обыда сунула водяному полотенце, озабоченно покосилась на Кощея:

– Сильно было слыхать?

– Ещё как! – засмеялся Вумурт, вытирая лоб. – Русалки мои до сих пор дрожат.

– А вроде не дольше мига, – покачала головой Обыда, вытаскивая из-под стола сосновую лавку. – Садись, батюшка. А ты не мокри мне тут, еле плесень вывела с того раза!

Вумурт стыдливо улыбнулся и устроился на бочке с соленьями. Просительно протянул:

– Огурчиком дашь похрустеть, Обыдушка?

– Сейчас всё съешь, а зимой что твои русалки жрать будут? Водоросли сосать, ивняк глодать?

– Один огурчик, Обыдушка, голубка!

– Какая я тебе голубка, – фыркнула Обыда, ставя на стол чашки. На белой скатерти выросло широкое блюдо, наполнилось перепечами[16] с мясом. Рядом Обыда поставила плошку со сметаной. Вумурту, который уже вздумал пустить слезу, по носу ударил солёный огурец.

– Вот спасибо! – засвистел водяной и принялся обгладывать вялую шкурку.

– Только так и заставишь молчать, – вздохнула Обыда. – Ты зачем его с собой притащил, батюшка?

– Так жаловался, что русалки после Тишины никак отойти не могут, не поют, на цветы не смотрят. Пристал