Ванечка и любовь - Микита Франко

рассказывал, что он стоял там ещё в его детстве. У меня получалось только металлическую кувалду поднять, но замахнуться ею было невозможно – слишком тяжелая. И замахиваться ею умели только взрослые мужчины, но ни у кого шайба не долетала до звонка.

А когда мы были в парке, то заметили Жору только потому, что со стороны этого древнего аттракциона что-то дзынькнуло. Конечно, нам сразу стало интересно посмотреть, что за гора мышц сумела подбросить шайбу до звонка. И этой самой горой оказался Жорин папа.

Сам Жора бегал вокруг него с криками: «Да, давай, покажи как следует!», а отец выигрывал ему подарки один за другим: игрушечный пистолет, плюшевого мопса, мыльные пузыри…

Мы с Банзаем и Гренкой остановились рядом и завороженно на это смотрели. Папа Жоры был похож на ВДВшника с картинок про ВДВшников – такой огромный, лысый и в полосатой майке. Заметив нас, он, наконец, отложил кувалду, и ушёл за пивом, сказал Жоре «потусоваться пока с друзьями».

Банзай и Гренка начали присвистывать и нахвалить этого мужика, который воспроизвёл на свет такое недоразумение, как Жора, а я, скрестив руки на груди, хмуро молчал.

Заметив, что никакого восторга его отец у меня не вызвал, Жора с вызовом спросил:

- А твой папаша-гомосек так сможет?

Банзай и Гренка одновременно глупо хихикнули.

- Он не мой папаша, - буркнул я.

- Он тебя усыновил, значит, твой! Тебя воспитывает гомосек, смирись.

- Закрой рот.

- Сам же всем рассказывал, что он гомосек. Это же не я придумал.

- Да и похож, - встрял Банзай. Когда я бросил на него свой недовольный взгляд, он виновато пояснил: - Ну, просто из-за сережек в ушах…

А ещё друг называется.

Жора мерзко ухмыльнулся:

- Он, наверное, и кувалду поднять не сможет, а то маникюр испортит.

Все заржали, а я чуть не ответил, что Слава, наверное, и правда не сможет, зато другой отец сможет. Но вовремя спохватился, что это звучит ещё хуже.

Домой вернулся без настроения, а ближе к вечеру предложил Славе погулять до этого парка. Он удивился, подумав, что я внезапно захотел провести с ним время, но мне просто нужно было кое-что проверить.

Я специально вёл его по парку так, чтобы мы как бы случайно проходили мимо того аттракциона с кувалдой. И, когда мы до него дошли, я спросил: - Ты бы смог ударить так, чтоб шайба долетела до звонка?

Слава оценивающе посмотрел на этот агрегат и ответил:

- Думаю, нет.

- А ты попробуй.

- Зачем?

- Ну, попробуй, вдруг получится, откуда ты знаешь? – для убедительности я даже добавил: - Пожалуйста!

Моё «пожалуйста» Слава слышал так редко, что, видимо, не смог мне отказать.

Мы подошли к аттракциону, заплатили за попытку ударить, Слава взял кувалду в руки, замахнулся и ударил по центру металлической площадки. Шайба подскочила, но пролетела чуть больше половины пути вверх, потом упала назад. Звонок не прозвенел.

- Я же говорил, - пожал плечами Слава.

- Так и думал… - проворчал я.

Потом, до дома, мы, в основном, шли молча. Не хотелось с ним разговаривать. Чёртов слабак и гомик.

Он что-то рассказывал, но я почти не слушал.

Неделю ходил унылый и огрызался со Славой больше обычного, но постепенно пацаны стали забывать про этот эпизод с силомером, и я, конечно, тоже переставал постоянно гонять по кругу мысли о том, что у меня вместо нормального отца какой-то гомик в сережках.

А потом приехал Кир. Я летом впервые его увидел – он уже взрослый парень, уехал учиться в Лондон и тогда вернулся на каникулы. Во дворе его знали благодаря тому, что в своё время он разрисовал все стены в округе. Пацаны, конечно, его боготворили, а бабушки и участковый – ненавидели.

В общем, Банзай выпросил у Кира баллончики с краской, чтобы порисовать. Банзай везде – на домах, заборе, беседках – написал «хуй», или «Банзай», или «Банзай хуй». Я пытался сначала нарисовать что-нибудь нормальное, но это оказалось тяжело, поэтому я тоже написал «хуй». И за этим делом мы попались Славе, возвращавшемуся в тот момент с работы.

Он сразу строго спросил, что мы делаем, и я подумал, что сейчас начнёт ругаться из-за стен и ругательств. Но он начал ругаться по-другому поводу: - Вообще-то рисовать надо в респираторах, чтобы не дышать этой дрянью.

- У нас их нет, - ответил я.

- Попросили бы.

- А у тебя есть? – удивился я.

- Есть.

Мы пошли к нам домой за этими специальными масками, которые я представлял совершенно обычными – похожими на медицинские, но они оказались супермегадуперкрутыми с двумя огромными клапанами по бокам.

- Откуда они у тебя? – удивился я.

- Раньше рисовал, - небрежно ответил Слава, как будто ничего особенного.

- На стенах? Как Кир?

- Типа того, - усмехнулся он. – Только мои шедевры остались на стенах бабушкиного дома. Ещё как-то в школе нарисовал училку в виде мегеры, но это, наверное, не сохранилось.

Вышли на улицу мы, конечно, удивленные. Я знал, что Слава рисует, но он это делает обычно за компом, очень долго и кропотливо – если стоять рядом и смотреть, можно умереть со скуки. Но рисовать граффити – это же… Это же вандализм! А вандализм – это круто!

Мы с Банзаем специально сходили во двор, где стоит дом бабушки (ну, не моей, а бабушки Мики, получается), и нашли все Славины рисунки. Они отличались от рисунков Кира. Кир обычно через весь забор писал фигурными буквами “KIR” – ну, и всё на этом. А Слава рисовал настоящие картины – беседка на детской площадке была разрисована мультяшными героями, а на торце дома была картина, имитирующая «Звёздную ночь» Ван Гога – высотой почти до второго этажа. Мы поняли, что это его рисунки только потому, что они тоже были подписаны именем, но мелкими буквами и внизу. Конечно, многие из них уже были испорчены – всякие придурки, типа таких же, как Банзай, написали поверх нарисованного «хуй» и «лох».

После всего этого мы растерянно посмотрели на респираторы в наших руках – рисовать больше не хотелось.

- Пусть он у нас во дворе тоже что-нибудь нарисует, - попросил Банзай.

- Да он не станет…

- Почему?

- Он же уже взрослый.

- Ну и что?

Я ничего на это не ответил.

Дома, за ужином, спросил у Славы – так, чисто на удачу