Мишка - Владислав Мефодьевич Шаповалов

в воздух. Пахло отработанным бензином. Но вскоре и этот след самолёта развеялся. Стало пустынно вокруг. Никакого движения. Словно вымерло всё. Лишь полосатый конус на метеобашенке шевелится от лёгкого дуновения ветра.

Тоскливо почему-то. Мишка заскулил — не помогло. Лёг снова на траву, положил на лапы голову. Так, с прищуренными глазами, стал ждать, наверное, своего друга Петьку.

Часа через полтора, а то и больше, на аэродроме начали собираться люди. Пришли свободные от работы оружейники и мотористы; разрешив посадку, вылез из штабной землянки Сигимица. Он любил смотреть, как садятся лётчики: не даст ли кто случаем «козла», не занесёт ли кого дальше взлётной полосы. Прибежала на старт официантка Надя. С ленточками в косичках, в лёгком платьице, с большими задумчивыми глазами, она была похожа на школьницу. Всматривается в небо — не показались ли на темнеющем горизонте две чёрные чёрточки?

Встал, отряхнул шубу и Мишка. Почмокал губами, склонил набок голову. Точно в небо посмотрел. Как люди. Подошёл к Надюше, приник мохнатой шеей к ноге. Выставил мохнатое ушко — улавливает еле слышный гул самолётов.

Два штурмовика один за другим будто упали на землю далеко за небосклоном и провалились. Даже моторы стихли. Но так могло только показаться. В сумерках штурмовики слились с чёрной землёй, и вскоре обе машины выросли на фоне тёмно-серого неба, увеличиваясь на глазах, и, развернувшись, остановились у обвалованных землёю капониров.

Мишка бросился к самолётам. Он видел, как за стеклом кабины улыбается Волжанов, как отстегивает электрошнуры шлемофонов, как отодвигает стеклянный фонарь и, став на крыло, прыгает на землю. К нему!

Подкатился клубком к ногам — Петька подхватил его на руки.

— Здравствуй, Мишка! Здравствуй, друг!

Так и крепла их дружба: в расставаниях и встречах.

ЕЩЁ ОДИН ДРУГ МИШКИ

В полку немало нашлось людей, которые подружились с Мишкой. Лейтенант Волжанов утверждал, что любить животных могут только добрые и открытые люди. И хотя война ожесточает человека, души лётчиков не огрубели ко всему живому, что окружало их. А глядя на эту забавную и безобидную животину, так привязавшуюся к человеку, добрели сердцем.

Бывало, появится у кого-либо собака или кошка — за ними присматривает каждый. Или вблизи аэродрома, расположенного где-нибудь неподалёку от леса, найдёт кто птицу с подбитым крылом, подраненного зайца, примятого колесом ежа — всем оказывали помощь, устраивая настоящий звериный лазарет, бегая в медпункт за йодом и бинтом.

Вот почему в каждом человеке медвежонок видел своего друга и льнул к людям. Но, кроме лейтенанта Волжанова, кроме Надюши, Мишка подружился ещё с финишёром Миронычем.

В части его не называли ни по имени, ни по фамилии. Не обращались к нему и по званию. Пожилого, рассудительного сержанта-финишёра, в прошлом таёжного охотника, Михаила Мироновича Авдеева называли просто — Миронычем. И к этому все привыкли.

— Ну, Мишка, пойдём, — говорил он косолапому каждый раз, когда Петька улетал, и они брели на финиш.

У Мироныча скрипучий, похожий на Петькин, приятно пахнущий ремень, серебряные и бронзовые медали, которые при случае можно лизнуть, мозолистые, но ласковые руки. У него также приятно свернуться калачиком на коленях, подремать, уткнув нос в подол гимнастерки. Мироныч был свободнее других, Мишка с ним коротал время в ожиданиях.

— Без меня, — говорил Мишке финишёр Мироныч, — ни один самолёт не взлетит и не сядет. Это я, брат ты мой, сигналю, и штурмовики поднимаются серебряными стрекозами в небо. А когда нельзя, не принимаю, и они кружатся в отдалении, чтобы не выдать аэродром.

В самом деле, самолёты садятся, если Мироныч разложит на траве белые полотнища буквой «Т» и начнёт сигналить флажками — красным и белым. А сидит под кустом у телефона со свёрнутыми флажками — и самолёты не появляются над аэродромом.

Но Мишка особенно не разбирался в делах Мироныча. Да и разговаривал сержант больше с самим собою, потому что словом не с кем было переброситься. Вот он, старый, и нашёл себе подходящего собеседника. Правда, безответного. Так что слова человеческие были Мишке ни к чему, а вот флажки, которыми сигналил Мироныч при взлёте и посадке самолётов, пришлись косолапому по душе. Он утащил один к себе в каморку, за что Мироныч осерчал и даже шлёпнул косолапого флажком по известному месту. А когда отнял флажок и глянул на древко, где остались вмятинки от зубов, на память, — улыбнулся.

— Эх ты, озорник! — сказал, окончательно примиряясь.

И, видя медвежье любопытство, занялся обучением зверёныша.

Старый охотник хорошо знал повадки зверей, считай, весь век прожил рядом с ними. Потому ладно у них получалось. Вскоре Мишка мог перенести ведро, подцепив его лапой, перекатить с места на место бочку, пройтись на задних лапах, держа в передних финишёрский флажок.

Не понимал зверь, почему парни в лётных формах так довольны, если он что-нибудь сделает. Не понимал, но охотно выполнял задания своего учителя — на радость людям.

ИГРЫ

Но больше всего Мишка любил борьбу и ещё — играть в пятнашки. Хоть малый, а задирается. Придёт Мироныч — цепляет старого лапой: давай, мол! Вызывает на поединок.

Мироныч отскочит молодцевато назад — расставит руки. Идёт на зверя. А тот — навстречу. Тоже лапы развёл, чтобы сломать противника. И так сходятся, пока не схватятся в обнимке. Завертятся на месте, топчась ногами. Зверь старается повалить человека, Мироныч же сопротивляется, сам норовит оказаться сверху. Сцепились в мёртвой схватке, покатились — кто кого прижмёт лопатками к земле.

Ясное дело, медвежонок был ещё мал. Повалить его не составляло особого труда, хотя силы уже чувствовались в нём недюжинные, звериные. Но обычно Мироныч уступал, потому что Мишка очень уж злился, если ему не удавалось положить на лопатки соперника. В такие минуты зверь дико рычал, из его красной пасти остро оскалялись жёлтые клыки, а шерсть на спине вставала дыбом. И хотя Мишка побывал уже на лопатках не раз, и надо было по правилам игры прекращать борьбу, он всё равно наскакивал на Мироныча до тех пор, пока тот не сдавался. Мироныч поддастся