Записки для Пелле - Марлис Слегерс

вещи, которые интересуют семиклассников. Пелле – он. Пелле. Наш сын не любит резких перемен. Лучше мы будем предлагать ему более сложные вещи дома, давать разные книги. И, если захочет, он может начать учить какой-нибудь иностранный язык.

По последнему пункту мы далеко не продвинулись. Я хотел взяться за китайский, но учителя в нашей деревне не нашлось. Тогда папа спросил в китайском ресторане, но там подумали, что я хочу познакомиться с китайской кухней. После того как я сходил туда один раз и научился правильно готовить сычуаньский соус, повар, бурно жестикулируя, объяснил моим родителям:

– Мальчик маленький. Нож большой. Чик-чик! Трудно. Плита высоко. – Потом он перешёл на китайский, и я ничего не понял, потому что так ни слова по-китайски и не выучил.

– Зачем ему доставать до плиты, чтобы учить язык? – удивился папа.

На этом мои языковые уроки кончились. Правда, мы стали часто есть омлет по-китайски, потому что я успел подсмотреть рецепт. Можно сказать, научился, просто наблюдая за поваром. Если я вижу что-нибудь один раз, потом уже никогда не забываю. Что очень некстати, если ты видел мёртвым собственного отца. Но это так, к слову.

Когда идея с изучением языка провалилась, мама с папой накупили мне разных познавательных книг. Об истории, о возникновении нашей планеты, о Вселенной и разных видах животных. Я штудировал учебники по физике и даже одну книгу по психологии. Выучил наизусть атлас человеческого тела и запомнил, где находятся все косточки, органы и сосуды и как они называются. Я прочитал очень много. И теперь, к примеру, знаю, что такое pediculus humanus capitis. Звучит поэлегантней, чем «вошь», но это она и есть.

В этом году я погрузился в книги и статьи о смерти. Поэтому знаю о ней больше, чем кто-либо на свете. Вот только что делать с этими знаниями? На душе от них всё равно не легче.

В школе мне всё давалось слёту. Порой я притворялся, что не понимаю чего-то, чтобы сильно не выделяться. Эва – единственная, кто об этом знает, и она считает, что это глупо.

– Разве нужно стыдиться того, что у тебя хорошо получается?!

– Хм… Кстати, мне написал твой классный руководитель, менейр Хендерсон, – вдруг вспомнила мама. – Что-то о школьном спектакле, мол, ты не хочешь в нем играть. Почему?

– Потому. Не хочу выходить на сцену.

Мама принялась теребить заусенец.

– Он пишет, это обязательный предмет. Может, тебя освободят и разрешат помочь с декорациями? Я спрошу. А как… как обстоят дела с коробкой? С записками?

«Дорогой Пелле, как ты поживаешь?»

Я снял всё с пробковой доски у себя в комнате и приколол к ней две первые записки.

«Привет, Пелле!»

«Дорогой Пелле, как ты поживаешь?»

– Это… просто записки. На первой написано «Привет, Пелле!», а на сегодняшней «Как дела?».

Мама опять принялась за заусенец. По больничным правилам ей как ассистенту хирурга воспрещено пользоваться лаком для ногтей и носить украшения, а ногти следует подстригать коротко. Как только наступают летние каникулы, она отращивает ногти и красит их. За день до конца отпуска снова всё состригает и снимает лак. Прошлым летом мама впервые не стала ничего этого делать. И мы никуда не ездили. То лето напоминало осень: унылое и мрачное, а не праздничное и тёплое, как д.с.п. – до смерти папы. Каникулы д.с.п. всегда были отличными. Жара, солнце, запах крема для загара, липнущий к телу песок, длинные вечера, которые, казалось, не кончатся. Подозреваю, что каникулы п.с.п. такими уже не будут никогда.

– А. Что ж… это мило.

Мама взяла пульт и сделала погромче. Реклама кончилась, а с ней и наш разговор.

Как понимать вторую записку, я не знал. Это реальный вопрос? Я должен написать ответ? Или подумать над ним? Выйти на улицу и поведать всё небу и звёздам? Поболтать с урной? Обычно я обсуждал такие вещи с Эвой, в мессенджере. Но делать этого мне больше не хотелось, потому что тем утром что-то между нами переменилось. Что-то маленькое, но, кажется, важное.

По пути в школу Эва спросила, открыл ли я уже коробку.

– Да, я же обещал. А слово я держу, ты знаешь.

Я вовремя переступил через собачью какашку на тротуаре. Мне всегда хотелось собаку, но мама была против, потому что собаки повсюду гадят и никто за ними не убирает. Я раз сто обещал ей убирать, и даже за чужими питомцами (тут я, конечно, преувеличивал), но собаки у нас так и не появилось. Эва знала, как сильно я об этом мечтаю, и однажды подарила мне плюшевого лабрадора. Теперь он сидел у меня на письменном столе, и каждый раз, поглаживая его по голове, я думал об Эве.

– И как? Что в ней?

Этим утром от Эвы веяло цветами и апельсинами (ну, и ещё капельку – жареной килькой). Стоял конец зимы, а она уже пахла летом. Волосы у неё были распущены, и она то и дело заправляла за ухо непослушную прядь. Левое ухо у неё чуточку торчит, как ручка у чашки, и выглядит это, по-моему, забавно. Эве, с её рыжими волосами и взрывом веснушек, идёт.

– Как я и говорил, записки. Нужно разворачивать по одной в неделю.

– Вот как? И что, ты развернул? Прочёл что-нибудь?

Я кивнул.

– Да, на прошлой неделе, когда мама отдала мне коробку, я прочёл первую. «Привет, Пелле!» – вот что в ней было написано. А во второй: «Как ты поживаешь?»

Эва задумчиво наморщила лоб.

– «Привет, Пелле»? Твой папа после смерти шлёт тебе послание, а там – «Привет, Пелле»? И всё?! А письма подлиннее там нет?

– Нет. Больше ничего. Точнее, там лежит один конверт, но его открывать ещё рано.

– Никаких тебе сообщений о тайных братьях и сёстрах? Или о том, где он зарыл все свои деньги? Или признания, что он был шпионом? Только скучное «Привет, Пелле»?

В улыбке Эвы сквозило недоумение.

– Да. Только это. Слушай, а ты математику сделала? А то я могу помочь.

Говорить с Эвой о записках мне расхотелось. От её слегка насмешливого тона они вдруг показались не такими ценными, не такими особенными.

– Да, там не было ничего сложного.

Она шмыгнула носом. Утро выдалось холодное, промозглое, но последние сугробы всё же исчезли. Весна и вправду приближалась.

– Мне вчера Тычок с домашкой помог.

– Тычок?

– Да, а что? – раздражённо спросила она, будто защищаясь. – Он тоже наш одноклассник, и очень хороший парень. И в