Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

А Рудаков отвёл расплакавшегося островитянина к себе в каюту и постарался его утешить.

На другой день, воспользовавшись хорошей погодой, Начатиковский развесил для просушки имевшиеся на шлюпе флаги всех держав, и «Диана» разукрасилась, как цветами, яркими полотнищами самых разнообразных цветовых комбинаций.

Это привело толпившихся на берегу жителей острова в такой восторг, что они бросились в свои кану и с криками «Эввау! Эввау!» направились к шлюпу.

Головнин пустил их на палубу и, желая сделать приятное своим гостям, велел гердемаринам Филатову и Якушкину, любившим рисовать, расписать некоторым из островитян лица разноцветными красками, имевшимися в их рисовальных ящиках.

Когда размалёванные в самые яркие колеры островитяне показались на берегу, их соотечественники толпами бросились на шлюп и потребовали, чтобы и их раскрасили таким же образом, показывая знаками, что у них имеются лишь три краски: чёрная, белая и красная.

– Что прикажете делать, Василий Михайлович? – обратился Филатов к Головнину. – Наших красок не хватит на такую ораву.

– Возьмите у Начатиковского из кладовой масляной краски, – посоветовал Головнин, – и мажьте их, как попало, лишь бы никого не обидеть. Фёдор Фёдорович, как живописец, вам поможет.

И гардемарины, истратив целое ведро краски, перемазали всех гостей, восторгам которых не было границ. Мур тоже мазал островитян, но делал это с нескрываемой насмешкой, тыча им малярной кистью и в нос, и в рот, и в уши, но те не обращали внимания на такие мелочи, горя нетерпением поскорее полюбоваться на себя в зеркало, смотреться в которое быстро научились.

Насколько островитяне были падки до всего, что касалось украшения их тела, настолько же они оказались равнодушными к спиртному. В одно из их посещений на палубе происходила разливка рома из бочки по флягам, и Головнин дал попробовать этого напитка своим чернокожим гостям. Но они, лишь пригубив, с гримасами отмахивались от этого угощения.

– Або, або (нехорошо)! – твердили они, показывая знаками, что такой напиток усыпляет.

Очевидно, и с этим они познакомились у Кука.

В числе посетителей шлюпа был и Гунама, приехавший со своими сыновьями – Kaги и Ятой. Первому было четырнадцать, а второму двенадцать лет. У мальчиков были приятные смышлёные лица.

Василий Михайлович с интересом наблюдал за этими подростками, одарил их всякими мелочами и даже подумал о том, чтобы предложить одному из юных островитян отправиться с ним в Россию. Ему хотелось воспитать, как сына, такого чёрного ребёнка, чтобы доказать «дикарям» Европы, что все люди, без различия расы, способны к восприятию просвещения.

Но из опасения, что изнеженный в вечном тепле организм островитянина не вынесет сурового российского климата, он от этой мысли отказался, ограничившись лишь приглашением юных гостей вместе с их отцом к обеду.

Гости охотно вошли к нему в каюту и тотчас же устроились на полу. Головнин показал им знаками, что сидеть нужно не на полу, а на стульях. Гунама что-то сказал сыновьям, и те тотчас последовали приглашению Головнина. Но лишь Василий Михайлович от них отвернулся, как мальчики снова оказались на полу.

Тишка, который подавал к столу, сказал Головнину, косясь на островитян:

– Надо, Василий Михайлович, доглядать, чтобы чего из посуды не стибрили, либо не проглотили, чего не полагается. А то отвечай за них потом.

Но гости ничего не взяли и не проглотили, хотя всё перетрогали руками. А когда увидели у Тишки на руках белые перчатки, то Ята схватил его с такой силой за палец, что, сдёрнув перчатку, едва не полетел при этом со стула. Все трое дружно расхохотались. А Ята сунул перчатку себе подмышку и вместо неё протянул Тишке бывший при нём музыкальный инструмент. Это была своеобразная свирель нау – набор различной величины тростниковых дудочек, связанных в ряд тонким лыком, прототип европейской губной гармоники.

Увидев это, Головнин сказал Тишке:

– Отдай ему и вторую перчатку, я выдам тебе новые. Подаваемые к столу блюда гости лишь пробовали, отказываясь есть.

– Табу расиси, – твердили они.

И это выражение, означавшее в буквальном переводе – брюхо полно, тоже напомнило Василию Михайловичу Гульёнки и его раннее детство, когда в период увлечения Куком он отвечал няньке Ниловне, пристававшей к нему с едой, этими самыми словами.

За обедом Василий Михайлович поддерживал довольно оживлённую беседу с гостями при помощи словаря. При этом он не переставал восторгаться, как люди, столь далеко отстоящие друг от друга по своему развитию, могут легко понимать себе подобных, и удивлялся, что некоторые из его офицеров были равнодушны к этому открытию.

– Возьмите во внимание хоть то, – говорил он им, – сколь приятен язык здешних островитян. Он не только не режет европейского уха, но многие слова его ласкательны для нашего слуха и даже благозвучны, и выговаривать их мы можем весьма незатруднительно.

Скородумова же, как человека, любящего животных, особенно интересовал вопрос, куда девались собаки, подаренные Куком местным жителям, так как собачьего лая не было слышно на берегу даже по ночам. Но островитяне не могли понять этого вопроса, хотя он очень старательно и искусно лаял, – видимо, они не знали, что такое собака, и ничего не могли сказать о судьбе оставленных Куком животных.

– Съели, и больше ничего. Довольно тебе брехать по-собачьи! – напустился на Скородумова Мур, почему-то раздражённый его стараниями что-либо узнать о судьбе куковских псов.

Когда после обеда Головнин съехал на берег, Гунама знаками предложил ему посетить его жилище. Василий Михайлович охотно согласился. Это был просторный шалаш на самом берегу залива, крытый широкими кожистыми листьями какого-то растения.

Шалаш был так низок, что в нём едва можно было сидеть. Внутри он был совершенно пуст, словно в нём никто не жил. Очевидно, островитяне, боясь прибывших белых людей, унесли в лес все свои пожитки, в том числе и те вещи, которые им подарил Головнин, ибо здесь их не было.

Не было видно ни свиней, ни птицы. Вероятно, жители острова опасались, что европейцы, увидев их богатство, пожелают поселиться на этом берегу, и потому угнали своих животных в лес.

– Кук тоже не видел у них свиней, – говорил Головнин своим спутникам. – Известно, – улыбнулся он, – что жители тихоокеанских островов считают европейцев голодными бродягами, кои слоняются по морям для снискания себе пропитания.

Однако Гунама в качестве хозяина, хотя и пустого шалаша, был радушен и ласков. Решив угостить своих гостей кокосовыми орехами, он послал Яту сорвать несколько штук их. И все русские были поражены тем, с какою лёгкостью мальчик поднимался по сильно наклонённому стволу. Он шёл по дереву так свободно, как