Парень с большим именем - Алексей Венедиктович Кожевников

Войдя в цех, Степа невольно прислонился к стене, его ослепил белый свет, который широким потоком вырывался из жерла печи.

Длинная и высокая, размерами больше вагона, стояла она посередине цеха. Ее жерло было открыто, и Степа видел, как в брюхе печи клокотала и прыгала белая расплавленная масса. Вокруг печи был нестерпимый жар и свет, но рабочие подбегали к самому жерлу и кидали в него лопатами куски железа. Все они были в валенках, в брезентовой одежде, на головах носили широкополые валяные шляпы, а глаза прикрывали синими очками. Кинув кусок лома, рабочий отбегал к раскрытым воротам под ветер, делал несколько глубоких вздохов и опять хватался за лопату. У всех были красные лица, жилистые худые шеи. Синие очки, одинаковая одежда и шляпы стирали с людей отличия, и Степа с большим трудом узнал своего отца.

Он подошел к нему, когда тот выбежал на ветер подышать холодным воздухом.

— А, приехал, — сказал отец просто, как будто он и не удивился и не обрадовался. — Постой немного, вот сделаем выпуск железа и пойдем.

Степа оглядывал обширный цех, в середине которого был ослепляющий свет, зато вверху и по углам черная тьма. Под крышей висела густая сетка из железных прутьев, рельсов, цепей, проволоки и блоков. Степа не понимал, для чего эта путаница. В Дуванском заводе он часто забегал во двор, но в цехи ребят не пускали, и только однажды отец показывал ему домну. Парень знал завод по шуму, который был слышен из-за стены, по гудкам, движению платформ и вагонов. Он любил этот шум, гудки, суету вагонов и топот проходящих смен.

Кинули в печь еще несколько кусков, задвижкой из белого огнеупорного кирпича прикрыли жерло, отошли к воротам и закурили. К группе рабочих подошел мастер в такой же шляпе, в очках и в брезенте.

— Брали пробу? — спросил он.

— Брали.

— Скоро будет готово?

— Скоро.

— Чей это мальчик? — Мастер повернулся и показал на Степу.

— Мой сын! — откликнулся Петр Милехин. — Сегодня прибыл.

Мастер достал трубочку и тоже закурил. Все глубоко затягивались дымом, неторопливо выпуская его через нос, отирали потные лица и перекидывались шуточками.

Тут же в цехе толпилась и другая смена, готовая взять лопаты, ковши и молота.

— А ну-ка пробу! — кивнул мастер.

В печь сунули ковш на длинной рукоятке, зачерпнули расплавленной массы и вылили ее на каменный пол. Мастер кинул в массу горсть белого порошка, который вспыхнул синим пламенем. Расплавленная масса затвердела, Милехин схватил ее клещами, сунул в воду, охладил и подал мастеру. Мастер взглянул на стальной кусок и махнул рукой:

— Можно!

Где-то в темноте цеха раздался тихий плач, который постепенно усиливался и дошел до исступленного визга. Степа испуганно прижался к стене. Отец заметил испуг сына, подбежал к нему:

— Что с тобой?

— Кого-то придавило…

— Где, кого?

— А плачет.

— Да это же электрический кран, он всегда, как ребенок, и пугает новичков. Пойдем!

Отец вытолкнул Степу на середину цеха, куда медленно плыл по рельсам электрический кран и бережно нес на своем рычаге большой чугунный ковш, выложенный внутри огнеупорным кирпичом. Блоки и колесики крана визжали и плакали, напоминая в точности жалобы младенца.

Ковш остановился перед мартеновской печью, в стене которой пробили отверстие, положили выпускной желоб, и расплавленный металл полился тонкой искристой струйкой.

Петр Милехин взял лом и ударил им с размаху в выпускное отверстие, из печи выкатилась волна жидкой красной стали. Над желобом поднялась метель огненных искр, они взлетали до крыши цеха, кружились и гасли, осыпая с ног до головы Милехина, а он стоял и ударял ломом, когда отверстие зарастало шлаком.

Тяжелым водопадом лилась струя жидкого металла; казалось, само солнце получило смертельную рану и истекает своей солнечной кровью. Над ковшом кружилось облачко фиолетового пара, и весь темный цех до самых дальних углов осветился.

Ковш наполнился, струя металла иссякла. Опять заработал кран, но теперь уж без визга и плача, а с тяжелым ропотом, он потащил тяжеленный ковш в другой конец цеха, где металл разливали по чугунным формам. Он быстро потемнел, и цех сделался по-прежнему мрачен.

Новая смена взяла кувалды и лопаты.

Степа с отцом пошли в рабочую казарму. За спинами у них плакал и визжал кран, подвозивший к мартену его новую пищу.

— Вот наш дворец, — сказал отец, открывая дверь в старый барак и пропуская сына.

Дворец был не из важнецких, вроде длинного сарая с двумя этажами нар и земляным полом. Пол когда-то был деревянный, но сгнил, и его выбросили. Долго волновались рабочие, требовали, чтобы сделали новый пол, охрана труда писала протоколы, но администрация завода решила по-своему: «Живут в этом бараке последний год. К весне отделаем новые квартиры, и настилать пол не стоит». Новые квартиры действительно строились на другом берегу пруда.

В одном углу барака стояла обширная плита, на ней готовили пищу. Многие обедали в столовой рабочего кооператива. Петр помещался на верхней наре, он попросил потесниться товарищей и устроил Степу рядом с собой. Теснота в бараке была большая, люди лежали плотно один к другому. Были здесь и мужчины, и женщины, и дети. Укладывались все подряд. Для грудных к верхней наре прицепляли люльки, по ночам скрип люлек будил жильцов и верхних и нижних нар. Этот барак был еще от царских времен, когда заводом владел богач промышленник, и назывался по старинке, казармой.

— Не приглянулся наш дворец?

— Дома лучше, — отозвался Степа.

— Оно, конечно, лучше, зато работы нет, а здесь