Две недели до Радоницы - Артемий Алябьев

подходил прямо к машинам и совал голову в салон. Ты ж знаешь, что в Польше автостоп еще с советского времени стал популярен, с деньгами-то у нас, чтобы съездить куда-то, было туго, да так и осталось. И вот к нам подошла пара загорелых ребят – с тяжелыми рюкзаками за спинами, пенками под мышкой и палаткой наперевес – спросили, не едем ли мы на Дрезден. «Извините» развел руками, «мы уже подобрали пассажира». А потом, от нечего делать больше, спросил так, глупость конечно: «А не боитесь так путешествовать?». Парень пожал плечами, ответил: «Можно идти по улице и тебе на голову упадет кирпич. В конце концов, что в дороге может случиться? Разве что попадется водитель-маньяк, который нас пустит на органы». Он так озорно улыбнулся при этих иронических словах, а мне стало не по себе. Какая-то паранойя охватила, понимаешь? Он словно про нас говорил. Я ничего им не ответил, пошел к Збышку, по дороге оглядываюсь, все мне мерещилось, что сейчас приедет полиция и нас повяжут вот прямо на этом месте. Заправщик на станции, уборщики, бесконечно сменяющиеся, пляшущие с вытянутой рукой вдоль дороги, попутчики, все они делали вид, что не замечали меня, но на самом деле в голове у них прокручивался план действий, они ждала часа, когда мы заберемся в кабину, и тогда бы они сдернули с себя маски, схватили нас с поличным.

И вот когда пришло время ехать, я с боязнью залез в кабину. Руки тряслись, и я хотел рассказать Збышку об одолевавшем меня злом предчувствии, да только понимал, что он меня слушать не будет. И в тот же момент я принял решение завязать с этой работой. Решил, что вот эта поездка будет последней, а остальные деньги я как-нибудь по-другому раздобуду.

И только мы собирались тронуться с места, как я ощутил весьма чувствительный тычок в спину. Обернулся – на меня смотрело темное дуло пистолета. Шторки люльки чуть раздвинулись, показалось узкое, бледное лицо с тонкими губами. «Поехали» прошипел неизвестно как оказавшийся у нас в кабине бандит. Збышек ничего не стал говорить, завел мотор, и мы тронулись. По спокойному выражению его лица я понял, что он ожидал подобного развития событий! Было в нем спокойствие, и от этого страх мой переродился в гнев. Раз он знал, что так все может обернуться, зачем брал мальчика, зачем подвергал нас опаности?! Я быстро обернулся на нашего зловещего попутчика, за что получил прикладом по голове. Но внешность его успел приметить – тонкие, почти невидимые, губы, черная кожаная куртка. С ним Збышек разговаривал при загрузке! Значит, он все это время ехал с нами в грузовике.

Лукас снова вскочил со стула, стал быстро мерять шагами пещеру. Он заламывал пальцы, и в нем чувствовалось большое возбуждение. Наконец, он приблизился ко мне: глаза его маниакально блестели, зрачки – расширены до предела. Когда он заговорил, то чуть не задыхался от возбуждения:

– Ты знаешь то ощущение, Андрей, когда вся твоя жизнь, которую ты так тщательно выстраивал в своей голове, рушится в один момент.

– Я не…

– Нет! – резко оборвал он меня. Тон его голоса стал вдруг свирепым, – Ты ни черта не знаешь! Все твои планы на будущее, все светлые перспективы… Карточный домик мечтаний рассыпается у твоих ног. Потому что однажды тот, у кого есть пистолет – или большая дубинка, или еще черт знает что – приходит и ломает твою жизнь навсегда. А ты беспомощен что-то изменить. Потому что у тебя нет пистолета. У тебя нет даже дубинки.

Лукас вдруг расхохотался. Только не был это смех злодея, как я представлял в своем странном сне. Не было в этом смехе никакого выражения эмоции, а был один лишь импульс – будто само существо Лукаса, против воли его, прорывалось наружу. А точнее, прорывалось его отчаяние. В беспомощности опустился он на колени, продолжая смеяться. Смех вскоре сменился беспомощным хрипом. Он посмотрел на меня, и был это страшный взгляд загнанного зверя. Так, наверно, смотрит волчица, которая из последних сил защищает своих детенышей от охотников. Он поднялся с колен и опять сел на стул.

– Прости мне этот невольный выпад, Андрей, – шумно дыша, продолжал он. Внутри у него до сих пор все бушевало, и я чувствовал, как он пытается успокоиться, – Моя история затянулась, но я уже перехожу к сути. К тому самому выбору, о котором говорил в самом начале.

– Ну так к делу! – холодно бросил я. Что бы он ни рассказал, я не мог его жалеть!

– К делу, значит! Ну что ж! – воскликнул он, хлопнув в ладоши, – Чуть мы отъехали за город и за окном показались поля, человек с пистолетом стал давать указания – где повернуть и по какой дороге ехать. Збышек делал, как он велел: мы свернули с федеральной трассы и углубились в лес. Когда дорога кончилась, он велел нам выходить из машины. Збышку приказал ребенка нести с собой. Мы оставили грузовик на дороге, а наш недоброжелатель молча указал на лес. Мол, идите. И мы пошли, спотыкаясь о пни и поваленные в траве деревья. Было жарко, и комары страшно кусались. Дурацкая деталь, но запомнилась, черт возьми! Знаешь, такое неприятное, раздражающее ощущение, когда одежда липнет к телу. И хотелось мне все с себя сорвать и идти голиком. И, кроме этой напрасной злости, не было ничего у меня в голове, пока мы двигались сквозь густую поросль – я не думал ни о нашей правдоподобной кончине от рук этого непонятного человека, ни о том, как мои друзья или родители отреагируют на мою пропажу.

Остановились посреди глухой чащи. Мальчика, который был все еще жив, националист приказал положить на импровизированное ложе из листвы. И потом к Збышку: «Почему ты меня обманул?». Он про меня это, видать – что Збышек не один, а со мной поехал, и ничего не сказал им. А Збышек молчал. Националист тем временем продолжал: «Мало того, ты мальчишку взял. Я же говорил тебе, что нельзя привлекать внимание. И что я вижу – у тебя напарник да еще помирающее дитя в кабине». И вот он это говорил, а я лихорадочно думал, как же нам спастись, как же мне броситься на него, чтобы пистолет из рук выбить. Но он стоял на таком расстоянии, что держал нас обоих под прицелом. И сделай я одно неверное движение, и все – пуля в сердце! «Будь человеком», отвечал террористу Збышек, «Эти люди бедные, мы