Наша взяла - Полиен Николаевич Яковлев

Кузнец порылся среди железного хлама и достал старый револьвер.

— На, держи.

— А пули?

— Хорош будешь и гак.

— Дяденька, так ты-ж обещал с пулями.

— А где я их возьму?

— Я у тебя в ящике видел.

— Там всего две.

— Так дай хоть две.

— Да бери уж. Смотри-ж, Ганька, если найдут,— на меня не указывай. Может еще пули попадутся, так я тебе еще дам.

— Эге, так я и попадусь. У меня никто не найдет. Ну. прощай, дядька.

Засунув за пазуху драгоценную ношу, Ганька той же дорогой отправился домой. Вырыв под сараем ямку, он закопал в нее револьвер, обвернув его предварительно бумагой и тряпками.

— Где тебе носило?— спросила мать.

— У Алешки был, - соврал Ганька.

— Ты мне вот еще походи по вечерам! Хоть бы ты, Михаила,—обратилась она к мужу,— сказал ему. Сам знаешь, время какое.

— Да время что,—сказал, задумавшись, рыбак.—Такое в народе творится, что ничего не поймешь. В Москве большевики, в Питере большевики, скрозь по Рассее большевики, а у нас какая-то заворожка. Где советы, а где атаманы... Ничего не поймешь.

— Довольно уже атаманов, последних скоро сшибем,— сказал старший сын, Виктор.—Вся Россия за Лениным идет и Кубань пойдет. Это, папаша, на Кубань сейчас вся дворянская дрянь съехалась да офицерье, вот они и мутят казаков,— и, понизив голос, Виктор добавил: наши отряд организуют, скоро выступим. Я, папаша, тоже пойду.

— Ну, вот, так мое сердце и чуяло,— заволновалась мать.— Без тебя там не обойдутся!? Чтоб ты мне об этом и заикаться нс смел. Хочешь, чтоб тебе голову снесли? И чего я такая несчастная?— залилась она слезами.— Хоть бы мать пожалел.

— Всех жалею, мамаша, всю бедноту жалею, оттого и иду. Довольно на нас паны поездили, пора ярмо это с себя скидать. А вы нс волнуйтесь, не всем же голову снесут, авось, с головой вернусь.

Отец молчал. Болело отцовское сердце, кажется, сам пошел бы за сына. А как его удержать? Как совестью покривишь? Дело правое, должен сын итти, должен.

— Итти-то иди, да разум с собой бери, Витька.

— И гы, старый хрен, туда же,— плакала мать.

— Не горюй, старуха, и я не каменный, и у меня сердце болит. Не у нас одних сыновья... Да и говорить бесполезно, не удержишь его все равно.

Легли все спать. Долго ворочалась мать с боку на бок, все вздыхала.

Когда старики уснули, Ганька, спавший рядом с Виктором, спросил его:

— Виктор, а когда вы выходить будете?

— Завтра ночью. А ты помалкивай, мать зря не тревожь.

— Виктор, а Виктор?

— Чего еще?

— И я с тобой...

— Очумел?

— Чего очумел? Наши ребята собираются.

— А вот как наладим вас хворостиной, так сразу дурь из головы вышибем. Кому вы там нужны? Под ногами только путаться будете.

— Ничего не путаться. Вон у Алешки винтовка есть.

— Где-ж он ее взял?

— Ага, тебе скажи, так ты отнимешь.

— Ну, ладно, спи. Мать и так убивается, а тут ты еще с глупостями лезешь.

Ганька умолк.

Минут через десять он опять обратился к брагу:

— Виктор?

— Ну?

— Возьми меня с собой.

Виктор ничего не ответил и повернулся на другой бок.

— Слышь, Виктор...

— Да ты чего спать не даешь?

— У меня тоже револьвер есть.

— Ну, так что-ж?

— Ну, и я пойду.

— Вот, сатана, пристал. Сам не спит и другому не дает. А револьвер завтра отберу.

— Как бы не так. Ты его сроду нс найдешь.

— Ох, ох, ох, грехи наши тяжкие,—вздыхала во сне мать...

Ганька умолк. Ясно, что Виктор его с собой не возьмет, а ведь еше утром ребята шушукались, что всех берут, лишь бы оружие было. Может, Виктор не верит, что у него револьвер есть?

— Виктор, слышь... У меня-ж настоящий револьвер и две пули...

Виктор крепко спал и не отзывался.

— Все равно пойду, - решил Ганька.

БОМБА

На другой день Ганька побежал к Алешке.

— Слышь, Алешка, а меня брат с собой не берет.

— А оружие есть?

— Есть револьвер.

— Патронов много?

— Два...- Да я разживусь еше. А ты идешь?

— И меня брат не берет. Я от него винтовку еле схоронил.

— Как же мы будем с тобой?

— Знаешь, Ганька, они пойдут, а мы позади. Когда они верст двадцать пройдут, тут мы и объявимся.

— Вот это ловко.

— А если опять прогонят, мы как будто домой пойдем, а там опять объявимся.

— Здорово, Алешка, ты придумал.

— А как наши начнут на неприятеля наступать, гут и мы с цепью пойдем.

— Знаешь, что? Возьмем с собой хлеба, рыбы сушеной да по смене белья.

— Слушай, Ганька, а где-б нам бомбу достать? Без бомбы, брат, плохо. Хорошо, как один на одни, а если на тебя десять человек нападут, что ты будешь с своим револьвером делать?

— Бомбу? У брата есть одна.

— Да и у моего есть одна, им тоже нужна. Нам бы еще где-нибудь раздобыть... Знаешь, что?

— Что?

— У моего дядьки штук двадцать есть. Нынче он их раздавать будет. Вот бы у него стащить, а?

— Ага, а как ты стащишь?

— А вот как: пойдем к дядьке. Я знаю, они у него за сундуком в ящике. Я зайду вперед и буду около ящика, поближе к бомбам держаться, а ты потом постучи и вызывай дядьку. Спроси — брат, мол, тут или нет. Дядька выйдет, а я тем временем одну бомбу за окно во двор тихонечко спущу. Дядька тебе скажет, что брата твоего у него нет, а тогда я дядьку позову в хату и буду просить его взять меня на фронт, а ты тем временем беги за хату, прячь бомбу за пазуху и айда. Ладно?

— Идет. А куда мне с бомбой бежать?

— Беги ко мне. Во дворе за амбаром подождешь.

Так мальчишки и сделали. Когда Алешка позвал дядьку в хату и стал просить его взять с собой в отряд, Ганька, как угорелый, мчался с бомбой за пазухой.

Взять Алешку с собой дядька, конечно, решительно отказался.

— А чья теперь