Звезда паладина, или Седьмой крестовый поход - Сергей Евгеньевич Вишняков

– А как они выглядят, эти сарацины? Если дети сатаны, то черные, как уголь?

– Да, черные, и глаза у них горят адским красным светом, на ручищах когти, в пасти клыки.

– А люди ли это? – ужаснулся Бертран.

– Облик у сарацин человечий, но души у них нет, как у зверья.

– Не слышал я раньше таких подробностей, – засомневался Бертран.

– Это потому, что тех, кто сражался с сарацинами, ты не видел и у них не спрашивал.

– А ты спрашивал, отче? Или, может, сам был в Святой земле и видел этих чудищ?

– Нет, увы, не привел пока меня Господь в землю свою, – скромно потупился монах.

– Так откуда же ты знаешь про клыки, когти и все такое? – не унимался Бертран.

– Настоятель моего монастыря сказывал! – строго заметил монах. – Аббат зря говорить не будет! Ему во сне ангелы являются, поют ему и говорят с ним! Святой человек! Как ему велели люди короля про поход проповедовать, так он послал нас, монахов, во все земли французские, нести Слово Божье, слово святой войны!

– А к нам-то ты чего пожаловал, отче? – спросила Мадлен, внимательно слушавшая францисканца. – Уж не господина ли моего на войну с этими сарацинами дьявольскими сманивать?

– Сказано – каждый, кто грешен, пусть пойдет в поход и ему все простится, а кто добродетелен, тот Бога обретет в Святой земле! – торжественно произнес монах.

– А кем, кем сказано? – допытывался Бертран. – Не святым ли аббатом твоим, что ангелов видит?

– Им и папой, что в Риме, на престоле святого Петра сидит, – благочестиво произнес францисканец и тут же спохватился: – То есть сначала папой, а потом уж моим аббатом.

– А знаешь, отче, ну, сарацины те напоминают мне псоглавца Христофора, который потом святым стал, – выпалил Бертран. – Или я ошибаюсь?

– Псоглавца? – с недоверием посмотрел на молодого шевалье монах.

– Да, именно что псоглавца. У меня здесь тоже один монах останавливался, он в Сантьяго де Компостелла шел. Рассказывал, что Христофор от природы ужасен был лицом, вот его и прозывали так, ведь похож был на собаку.

– Ну, что же, шел в Сантьяго де Компостелла, говоришь… – пробормотал растерянно францисканец. – Ну, псоглавец, да, наверно, да, Христофор…

Бертрану показалось в этой неуверенности монаха, что тот вообще не знает, кто такой этот святой Христофор.

– Но святой не может походить на сарацин! – возвысил голос францисканец, отбросив неловкость. – Святой – это святой, а сарацины – порождения сатаны. Запрещено сравнивать, молодой человек! Грешно это!

– Прости, святой отец, я не сравниваю, – смиренно произнес Бертран. – Просто как-то на ум пришло.

– Это сатанинские происки! – уверенно заявил францисканец. – Лукавый тебя смущает, потому и наводит на такие мысли.

– Каюсь, отче, каюсь! – Шевалье упал на колени.

– Не надо передо мной каяться, я никто, я – червь! – сурово сказал монах. – Кайся перед Господом. Да бери крест и ступай в войско нашего короля, идущего в Иерусалим.

– Я подумаю, отче, подумаю.

– Думай скорее! Враг рода человеческого не перестанет смущать тебя и сбивать с пути истинного! Только в Святой земле, убивая сарацин, ты спасешься.

Едва притронувшись к салату, попив немного воды, отец Лотер попросил накрыть ему солому в конюшне, наотрез отказавшись от удобной кровати, и пошел спать, хотя вечер только начинался, объясняя это тем, что шел целые сутки без отдыха.

Бертран поднялся на крышу, лег и пролежал там до ужина, поворачиваясь то на один бок, то на другой, жмурясь, сквозь щелки глаз глядя, как огненно-рыжее солнце, медленно клонясь к горизонту, плещется среди кустов винограда. Облака неспешно тянули свои нестройные ряды из одного края неба в другой. А крестоносцы обычно шли сомкнутым строем. Так ему рассказывал один заезжий рыцарь. Да что крестоносцы! Бертран отмахнулся от них. Какой прок думать об этом? Катрин! Бесконечно близкая, родная, любимая и такая далекая, манила Бертрана, занимала все его мысли. Что ему сделать, чтобы стать ее супругом? Как разбогатеть? Он этого не знал и даже не мог придумать никакого способа! Допустим, он уедет из родного дома, поступит к кому-нибудь на службу, да хоть к графу Тулузскому, но разве можно разбогатеть быстро? Сколько он видел обедневших рыцарей, и все жаловались на тяготы жизни, на неблагодарность своих сюзеренов. Богатства придется дожидаться годами, а то и десятилетиями, а Катрин? Разве она будет ждать? Бертран не допускал даже мысли, что Катрин может не любить его сейчас или не полюбить в будущем. Он знал, что она предназначена ему Богом. Но пока Бертран ждет своего счастливого часа, отец выдаст дочь за того, кто уже все имеет – и деньги, и славное родовое имя. Как быть тогда? Говорят, рыцари-разбойники живут хорошо, у них золото никогда не переводится. Но Бертран не представлял себя разбойником. Весь его добрый склад характера, чувство чести, обостренное юношеством, гнали от себя такую позорную мысль.

Менестрели пели о верных рыцарях древнего короля Артура, о храбрых сподвижниках Карла Великого – Роланде Неистовом, Ожье Арденнском, Астольфе. Эти паладины в песнях были не столько богаты и знатны, сколько верны своему государю и выбранной даме сердца. Менестрели рассказывали, как в Париже, Орлеане, Тулузе и других крупных городах рыцари посвящают свою жизнь служению какой-либо девушке, любя ее на расстоянии, и готовы отдать жизнь за один ее благосклонный взгляд или улыбку, бьются за ее имя на дуэлях и турнирах. Так ли это на самом деле, Бертран не знал, но верил в красивые песни и сказания. В его скромной деревенской жизни сложно было представить нечто подобное. Но ведь там, за горизонтом, шумят города и люди живут иначе, и, возможно, девушки в этих городах очень красивы, но все равно никогда не сравнятся с Катрин.

Бертран знал, что уже готов стать таким паладином для Катрин, но ему все равно хотелось большего – назвать ее своей женой, взять на руки их детей. Как же поступить? Одно радовало – он не слышал о том, что его возлюбленную барон-отец готов сейчас же выдать замуж, или уже подыскивает ей будущего мужа. Мысль о том, что о таких подробностях он никак не мог узнать, в голову ему не пришла.

За ужином, который Бертран всегда проводил в компании Жана ле Блана и его жены Мадлен, он сказал, что в ближайшие дни намерен поехать к барону де Фрею, который вроде бы уже должен вернуться из Тулузы, и просить его взять к себе в оруженосцы.