Стингрей в Зазеркалье - Мэдисон Стингрей

Как только самолет оторвался от взлетно-посадочной полосы Пулково, меня охватили спокойствие и умиротворенность. Ощупывая пальцем рельефную поверхность проставленного в мой паспорт в ленинградском Дворце бракосочетания штампа, я со счастливой улыбкой думала о своем муже Юрии Дмитриевиче Каспаряне. Самолет болтало, и в этой болтанке мне чудился ветер перемен, который в конечном счете соединит нас всех. Я больше не должна разрываться между Америкой и Россией, обе они сплелись в единое, согревающее мое сердце целое.

– Чай? – услышала я голос стюардессы.

Потягивая горячий горьковатый напиток, я думала о русских и их любви к чаю. Чай был неотъемлемой частью повседневной жизни, как чистка зубов по утрам или завтрак, – ритуал, помешать которому не могли никакая погода и никакое настроение. Чаем сопровождалось все: написание песен, проведение интервью, планирование концертов, да и сами концерты. «Чайное» мгновение тишины – будь то в одиночестве, с друзьями или с деловыми партнерами – я и по сей день стараюсь включать в свою жизнь.

Поперхнувшись очередным глотком, я стряхнула с себя все пробудившиеся с чаем ассоциации и отставила пластиковый стаканчик подальше. Нет, мне все же больше по душе горячий шоколад.

…Спокойствие и сосредоточенность русских – то, что символизировала для меня их страсть к чаю, – в полной мере уравновешивались суетой и хаосом, неизменно встречавшими меня в ленинградском аэропорту. Стоило мне вновь оказаться в Стране Чудес, как меня тут же поглотила, затолкала и сбила с ног толпа. Огромная бесформенная масса людей изо всех сил старалась побыстрее и поближе пробиться к стеклянным дверям выхода. Я обернулась, но увидела только непроницаемые лица со свисающими из углов рта сигаретами. Я чуть не расхохоталась. Вот тебе твоя Россия! Я вернулась!

Однако страна, в которую я вернулась, была уже иной. В считаные месяцы моего отсутствия она изменилась – вслед за начатыми Горбачевым реформами, обретенной внезапно свободой и открытостью творческого самовыражения. Я привыкла к изолированному, тайному, устроенному по принципу коммуны оазису, который рокеры – и я вместе с ними – вырыли для себя в непроницаемом советском монолите. Раньше, когда бы я ни приехала в Ленинград, меня все ждали, лениво вытянув ноги на столе рядом с открытой банкой рыбных консервов. Цепь была неразрывной, о чем когда-то с болью предупреждали нас Fleetwood Mac^[1]. Ведь куда было деваться этим парням? До этого момента ничего и никого кроме друг друга у нас не было. И вдруг только вчера еще андеграундный русский рок стал последним писком моды – песни «Кино», «Аквариума», «Алисы» беспрерывно звучали по радио. Их бесконечно звали на телевидение и с нетерпением ждали с концертами по всему огромному Союзу. Вслед за историческим дебютом неподцензурной пластинки «Аквариума» на «Мелодии»^[2] аналогичные предложения получили «Кино» и «Алиса».