Наша трагическая вселенная - Скарлетт Томас

Организуйте фальшивое ограбление. Убедитесь в том, что оружие ваше никому не причинит вреда, и выберите себе заложника понадежнее, чтобы ни одна человеческая жизнь не подверглась опасности (вы же не хотите превратиться в преступника). Потребуйте выкуп и сделайте так, чтобы операция получила как можно большую огласку, — словом, все должно выглядеть правдоподобно, ведь вы испытываете реакцию машины на идеальный симулякр. У вас ничего не получится: сеть искусственных знаков безнадежно перепутается с элементами реальности (полицейский по-настоящему откроет огонь; посетитель банка потеряет сознание и умрет от сердечного приступа; кто-нибудь и в самом деле отдаст вам липовый мешок с деньгами) — короче говоря, вы снова, сами того не желая, окажетесь в реальном, которое для того и существует, чтобы уничтожать попытку симуляции и сводить все к реальности…

Жан Бодрийяр, «Симулякры и симуляция»[3]

Я читала о том, как пережить гибель вселенной, и в этот момент пришло сообщение от Либби: «Встретимся на набережной через пятнадцать минут? Катастрофа». Было воскресенье, на дворе начало февраля, холод страшный, и я почти весь день провалялась в постели в нашем сыром полуразвалившемся домишке в Дартмуте. Оскар, литературный редактор газеты, для которой я писала, прислал мне книгу Келси Ньюмана «Искусство жить вечно», и я должна была ее отрецензировать; между страниц лежала бумажка с дедлайном. В то время я готова была писать рецензии на все что угодно, очень нужны были деньги. Книга оказалась не такой уж и плохой: я уже заработала себе кое-какую репутацию в области рецензирования научной фантастики, и Оскар присылал мне все самое лучшее. Мой парень Кристофер работал волонтером на исторических объектах, денег за это ему не платили, поэтому квартиру мы снимали на мои деньги. Я не отказывалась ни от одного заказа, но на этот раз очень слабо представляла себе, что бы такое написать о книге Келси Ньюмана и этой его затее с вечной жизнью.

В каком-то смысле я уже и так жила вечно: я переживала все сроки, все лимиты кредитования и ультимативные письма от банковского менеджера. Я сдавала тексты в срок, чтобы получить деньги, но редко заботилась о том, чтобы возвращать долги. В ту зиму дела шли так плохо, что мне приходилось обналичивать чеки в одном местечке в Пейнтоне, где брали огромную комиссию, зато не задавали лишних вопросов, а коммунальные счета я оплачивала наличными на почте. Ну а что тут удивительного? Знаменитой писательницей я не была, хотя все еще рассчитывала ею стать. Каждый раз, когда из банка приходил белый конверт, Кристофер клал его на стопку с другими письмами, скопившимися у меня на рабочем столе на втором этаже. Я ни разу не открыла ни один из этих конвертов. На телефоне денег у меня тоже было мало, поэтому я не стала писать Либби ответ — вместо этого отложила книгу в сторону, вылезла из постели и надела кроссовки. Как-то раз я дала себе клятву не выходить из дому в Дартмуте воскресными вечерами, у меня были на то свои трудные для понимания причины. Но отказать Либби я не могла.

Серый день сворачивался в вечер напуганной мокрицей. Мне оставалось добить еще пятьдесят страниц «Искусства жить вечно», а дедлайн был уже завтра. Придется дочитать книгу позже и сделать все возможное, чтобы сварганить рецензию вовремя, иначе в воскресный номер она уже не попадет. А если ее отложат еще на неделю, я не получу гонорар за этот месяц. Внизу на диване сидел Кристофер и пилил доски для нового ящика для инструментов. Сада, в котором он мог бы работать, у нас не было, был только крошечный, огороженный с четырех сторон высоченной стеной бетонный дворик, где иногда вдруг откуда ни возьмись появлялись лягушки и прочая мелкая живность — они будто падали сюда с неба. Войдя в гостиную, я увидела, как древесная стружка разлетается по всей комнате, но не стала ничего говорить по этому поводу. У камина стояла моя гитара. Каждый раз, когда Кристофер водил пилой взад-вперед, вибрация передавалась всем предметам в комнате и заставляла дрожать толстую струну «ми». Звук был таким низким, печальным и монотонным, что его почти не было слышно. Кристофер пилил довольно ожесточенно: вчера к нам на обед приезжал его брат Джош, и после этого Кристофер никак не мог прийти в себя. Джош считал, что беседы о смерти матери оказывали на них обоих терапевтическое воздействие; Кристоферу так не казалось. Джош от души радовался, что у их отца роман с двадцатипятилетней официанткой; Кристофер же полагал, что это отвратительно. Наверное, мне бы следовало вмешаться и прервать их разговор, но в тот момент я была крайне обеспокоена тем, что до сих пор так и не посмотрела книгу, которую мне предстояло рецензировать, и еще тем, что хлеб на столе кончается, а больше у нас нет. И к тому же я понятия не имела, как его прервать — этот их разговор.

Иногда, спускаясь вниз, я собиралась что-нибудь сказать, но всякий раз с такой точностью предугадывала ответ Кристофера, что в итоге так ничего и не говорила.

— Представляешь!.. — начала я на этот раз.

И Кристофер, продолжая пилить с таким остервенением, будто представлял себе, что пила ходит по затылку его братца или, может, по голове Милли, откликнулся: