Душераздирающее творение ошеломляющего гения - Дейв Эггерс

Сквозь маленькое высокое окошко ванной комнаты декабрьский двор серый и какой-то нацарапанный карандашом, а деревья выписаны каллиграфически. Пар из сушилки поднимается над домом и на полпути к белому небу разваливается на части.

В этом доме — фабрика.

Я снова надеваю штаны и возвращаюсь к матери. Иду через прихожую, миную прачечную и захожу в общую комнату. Закрываю за собой дверь, чтобы приглушить грохот ботинок, крутящихся в сушилке.

— Где ты был? — спрашивает мать.

— В ванной, — отвечаю я.

— Ну-ну, — говорит она.

— А что?

— Пятнадцать минут?

— Меньше.

— Даже больше. Что-то разбилось?

— Нет.

— Провалился в дырку?

— Нет.

— Баловался с собой?

— Я стриг волосы.

— Пупок созерцал?

— Ага. Типа того.

— Убрал за собой?

— Ну.

Я не убирал за собой. Повсюду валяются волосы, каштановые каракули затянуло в сливное отверстие, но я знаю, что мать их никогда не увидит. Она не сможет подняться и проверить.

Мать лежит на диване. Сейчас она уже не поднимается с дивана. Всего несколько месяцев назад она еще могла вставать и ходить, гуляла, водила машину и хлопотала по дому. Потом наступил период, когда большую часть времени она проводила в кресле у дивана, но время от времени занималась делами и по случаю выходила из дома. В конце концов она переселилась на диван, но еще какое-то время, хоть и лежала на диване почти весь день, каждый вечер примерно в одиннадцать демонстративно поднималась по лестнице — босая, загорелая до самого ноября, медленно и осторожно шла по зеленому ковру в старую спальню моей сестры. Она спала там уже много лет — комната была розовой, прибранной, над кроватью балдахин, и мать давным-давно решила, что не будет спать с отцом, потому что он все время кашляет.

Но с того вечера, как она последний раз поднялась по лестнице, миновало уже несколько недель. Теперь она лежит на диване, не поднимаясь, днем сидит на нем, ночью спит, в ночной рубашке, до утра не выключая телевизор и укутавшись в ватное одеяло. Все всё понимают.

Большую часть дня и ночи мать, откинувшись на спину, лежит на диване и только поворачивает голову — то в одну сторону, чтобы посмотреть телевизор, то в другую, чтобы сплюнуть зеленую жидкость в пластмассовую кювету. Пластмассовая кювета появилась недавно. До того мать несколько недель сплевывала жидкость в полотенце — это было не одно полотенце, а целый набор, одно все время лежало у нее на груди. Но вскоре мы с моей сестрой Бет усвоили, что полотенце на материной груди — не лучшее приспособление для сплевывания зеленой жидкости: обнаружилось, что зеленая жидкость обладает омерзительным запахом, гораздо более едким, чем можно было ожидать. (Конечно, в том, что она плохо пахнет, ничего удивительного нет, но чтоб так…) А значит, ни в коем случае нельзя было допускать, чтобы зеленая жидкость оставалась там, загнивала, потом въедалась в ткань махровых полотенец. (Дело в том, что зеленая жидкость на махровых полотенцах застывала и превращалась в твердую корку; отстирать полотенца потом было почти невозможно. Полотенца для зеленой жидкости превратились в одноразовые; даже если мы использовали каждый угол, сгибали и переворачивали, а потом переворачивали и сгибали снова, срок годности каждого полотенца составлял всего лишь несколько дней, и их запасы стремительно таяли, хотя мы совершили набеги на все ванные комнаты, туалеты и гараж.) В конце концов мать стала сплевывать жидкость в пластмассовый контейнер, который достала Бет. Контейнер выглядел так, словно кто-то решил использовать не по назначению деталь комнатного кондиционера, но на самом деле нам дали его в больнице, и, насколько нам было известно, он был специально изготовлен для тех, кто сплевывает много зеленой жидкости. Специально отлитая пластмассовая кювета, кремовая, в форме полумесяца, она была удобна в обращении, и сплевывать в нее было легко. Полулежащему человеку надо держать ее у подбородка, и при желании он, производитель зеленой жидкости, может либо приподнять голову и сплюнуть прямо в пластмассовую кювету, либо дождаться, пока жидкость стечет у него (или у нее) по подбородку и сама попадет в кювету, ждущую наготове. Она была поистине грандиозной находкой, эта пластмассовая кювета-полумесяц.

— Ну как, удобная штука? — спрашиваю я у матери, проходя мимо на кухню.

— Да. Простая, как мяу, — отвечает она.

Я достаю из холодильника фруктовое мороженое и возвращаюсь в общую комнату.

Из матери вытащили желудок примерно полгода назад. К тому времени там уже почти нечего было вытаскивать — где-то за годдо этого вытащили [владей я медицинской терминологией, употребил бы здесь соответствующее слово] все остальное. Потом они привязали [какую-то штуку] к [какой-то другой штуке], надеясь, что удалили зараженный участок, и назначили курс химиотерапии. Но все, что надо, они, конечно же, не убрали. Нечто осталось там, и это нечто стало расти, вернулось, отложило яйца и незамеченным уцепилось за борт космического корабля. Какое-то время мать выглядела здоровой — делала «химию», накупила париков, а потом у нее снова отросли волосы, темнее и более ломкие. Но миновало еще полгода, и у нее опять начались боли… Наверное, несварение? Вполне могло быть и несварение: изжога и боли, а еще она сгибалась над кухонным столом за обедом; может же быть у человека несварение, тогда надо просто выпить «Тамс»[26]— Мама, тебе принести «Тамс»? — но когда она снова пошла к врачам и ее «вскрыли» (именно так они и сказали) и заглянули внутрь, оно уставилось оттуда на них, на врачей — как скопище червяков под перевернутым камнем, копошащихся, мерцающих, влажных и маслянистых — Боже милосердный! — а может, даже не червяки, а миллион крохотных подулей, и каждый — раковый городок, в каждом буйные жители обживают пригороды и знать ничего не желают ни об охране окружающей среды, ни о зонировании. Когда доктор вскрыл ее и на царство раковых подулей неожиданно пролился свет, вторжение привело их просто в бешенство. Выключи. Нахуй. Свет. Все до единого уставились на доктора, хотя у каждого городка был только один глаз — один-единственный дурной глаз посередине, и все они уставились на доктора надменно, как умеют смотреть только незрячие глаза. Пошел. Отсюда. Нахуй. Врачи сделали то, что было в их силах: целиком вытащили желудок, подсоединили то, что осталось, одним концом к другому — а затем снова зашили ее, оставив города нетронутыми, предоставив колонистов предначертанной судьбе[27], со всем их окаменелым топливом, торговыми центрами и разрастающимися предместьями, а вместо желудка вставили трубку, к которой прилагалась внешняя капельница. Капельница эта выглядела даже симпатично. Мать стала таскать ее с собой в сером рюкзаке: смотрелось футуристично, этакий гибрид синтетического пузыря льда с кисетами для жидкого питания, разработанными для космических путешествий. Мы даже придумали для нее имя. Мы называем ее «сумка».