Фотокамера - Гюнтер Грасс

Присутствовали среди той публики и мы оба, а еще Таддель и отец. Целый ритуал, все как по команде — встать, сесть, петь хором, опять встать…

Мике и Рике, другие сводные сестры Лены, рассказывали мне, как вы, мальчишки, и наш папа чинно сидели на скамье и громко пели.

Не, пел только отец, причем чересчур громко и жутко фальшивил.

Нам было ужасно неловко.

Хорошо еще, что отсутствовала Старая Мария. Не то она наверняка поймала бы чудесным объективом своей «Агфы» самого черта, заперла бы в темную комнату, чтобы потом…

Ясное дело, отец сказал бы: «Щелкни, Марихен! Давай посмотрим, как сатана, прикинувшись церковным служкой, станет перед самым крещением, когда Лена уже состроит благочестивую мину, нашептывать ей в левое ушко неприличный анекдот».

А Лена, ценительница пикантных шуточек, ему на это…

Жалко, что меня там не было — уж не помню почему. Позже, гораздо позже, когда я уже сама была матерью, Лена училась в театральном училище, а Нана, которой к тому времени исполнилось пятнадцать, страдала от неразделенной любви, ни с кем не желая говорить об этом, — все мы, три девицы, отправились с нашим папой в Италию, осматривали церкви в Умбрии и, конечно, ходили по музеям. Там я заметила, что Лена остается верующей. По крайней мере, у меня сложилось такое впечатление, когда она всюду — будь то в Ассизи или Орвието — крестилась, умакнув персты в чашу со святой водой. А вот Нана, когда она училась в дрезденском акушерском училище, все еще по уши влюбленная в того эгоиста, поехала с тобой, Пат, в соседний Мейсен. Ты навестил ее, и вы отправились посмотреть город и, наверное, крепостные укрепления. В тамошнем соборе вы поставили перед алтарем свечи. Так ведь?

Да, но только потому, что отца, которому было семнадцать лет, перед самым концом войны ранило и он попал в мейсенский замок, где размещался полевой госпиталь… Вот мы и…

Если бы я была с вами, я бы тоже поставила свечку за здравие нашего папы, хотя я, вроде Яспера и Паульхена, ни во что такое не верю. Их ведь обоих воспитывали нормально, как потом и меня.

Но кое-что о религии они все-таки знают, потому что их мать несколько лет служила профессиональной органисткой в евангелической церкви Веддинга, играла по воскресным дням, исполняя наизусть не только органные произведения Баха, но и всякие церковные песнопения, хотя сама она совсем не набожна…

А наша Марихен? Во что, собственно, веровала она?

В свою бокс-камеру, ясное дело.

Считала свой ящичек святыней.

Верно, однажды она мне сказала: «Мой ящичек как Боженька — видит все, что было, что есть и что будет. Его не проведешь. Он — ясновидящий».

А еще она верила, что ее Ганс попал на небо, ясное дело.

Но католичкой, как мы раньше, она никогда не была.

Тем не менее все у нее происходило чудесным образом, хотя и без просфоры, святой чаши и ладана.

Отец сказал однажды: «Наша Марихен родилась в Мазурском крае, у нее там — старые божества пруссов. Перкун, Потримпс и Пиколл».

Иногда, вставляя новую пленку, она что-то бормотала. Какие-то слова можно было расслышать, вроде «формат» и «шесть на девять», но звучало это как заклинание.

Я и говорю. Боже мой, как давно это было. Но мое конфирмационное платье я помню хорошо, потому что Старая Мария со всех сторон отщелкала его своим чудо-ящичком… Но на снимках, сделанных накануне самой конфирмации — я еще в веночке, — платье уже испачкано шоколадом, хотя пятно туда попало только после обряда, когда все, болтая наперебой, сидели за столом: ведь святое причастие следует принимать на пустой желудок. Ребенком я безумно любила сладости, разные пирожные, тортики и пудинги. «Смотри-ка, Лара, — сказала мне Старая Мария, — мой ящичек всегда знает наперед, что ты посадишь себе пятно». Не помню, куда подевался тот снимок с шоколадным пятном. В моем альбоме сохранились только ее обычные фотографии, сделанные «Лейкой». Но пропали все снимки, которые были отщелканы чудо-ящичком, например фотографии твоих крестин, Таддель. Они состоялись в церкви Фриденау.

Там служили два симпатичных капеллана, и мы любили ходить к ним, потому что оба…

А потом их в наказание куда-то перевели.

Якобы из-за слишком левых взглядов.

На фотографиях с тех крестин вокруг Тадделя толпился народ. Твоя кудрявая крестная, дружившая с отцом и матерью, прижимала тебя к себе, будто ты был ее собственным ребенком. А маленький Таддель состроил такую мину, какая бывает у него до сих пор, — словно его кто-то обидел. Снимок казался вполне обычным, такие всегда делают на крестинах, но над тобой и твоей крестной витал неких дух, так сказать ангел-хранитель, как шепнула мне на ушко Старая Мария, показав по секрету мне, и только мне, этот снимок. Ангел-хранитель был немножко похож на персонажа, которого показывают в телевизионной рекламе одной страховой компании; моя маленькая Эмма всякий раз потешается, когда он появляется на экране и предотвращает какой-нибудь несчастный случай. Правда, ангел, чудесным образом воспаривший над Тадделем, был одет в спортивную форму, как настоящий футболист, на нем были даже бутсы, что забавно контрастировало с распростертыми крылами.

Ведь наш Таддель — только не надо опять делать обиженное лицо — был прямо-таки помешан на футболе. Сначала он выступал за клуб Фриденау, потом, когда он вместе с Яспером и Паульхеном жил в деревне, играл за местную команду. А еще позднее, когда ты уже изучал педагогику, поскольку сам настрадался от школы, продолжал играть там или сям и вместе с дочкой, тоже помешанной на футболе, — не правда ли, Таддель? — стал фанатом гамбургского клуба «Сан-Паули», что равносильно вере в чудеса; кстати, насколько мне известно, у тебя не случалось серьезных травм, хотя ты всегда так отчаянно идешь в стык — наверняка тебя оберегает тот ангел, который был снят бокс-камерой.

Сам-то я никогда до конца в чудо-ящичек не верил, хотя Старая Мария показывала мне пару снимков.

Верил или не верил, но нам, четверке с Нидштрассе, помогло, что нас крестили, хотя сегодня мы уже ни во что…

…или совсем немножко.

Однажды отец, разговаривая — уж не помню где — с Патом и со мной о религии, сказал: «Что-то похожее на благочестие я испытываю лишь тогда, когда сижу с карандашом и бумагой среди деревьев и дивлюсь творениям природы».

Так у него всегда бывает независимо от того, что он рисует, будь то отрезанная голова трески, купленной на рынке во Фриденау, или грибы, которые мы приносили домой с прогулок по Груневальду, когда мы еще были настоящей семьей.

Веселые были времена после крестин Тадделя; отец с матерью привезли нам настоящие индейские костюмы из Америки, куда они ездили на океанском лайнере, поскольку мать боялась летать самолетом, но лайнер едва не затонул, попав в двенадцатибалльный шторм… Замшевые штаны и куртки с бахромой…

…об этом итальянском лайнере даже писали газеты…

Ты, Лара, дольше всех носила индейский костюм…