Портрет леди - Генри Джеймс

провести пять месяцев с Изабеллой. Она оставила в Америке мужа, но привезла своих детей, для которых Изабелла с поразительным искусством и нежностью играла роль тетушки – старой девы. В конце концов и мистер Ладлоу смог на несколько недель пожертвовать своими триумфами в суде и, с поразительной стремительностью переплыв через океан, провел месяц с двумя дамами в Париже. Маленькие Ладлоу даже по американским меркам не достигли еще надлежащего для туристов возраста, поэтому, пока сестра жила с ней, Изабелла постоянно находилась в пределах ограниченного круга общения. Лили с детьми присоединилась к ней в Швейцарии, и они провели прекрасное лето в альпийской долине, пестревшей яркими цветами, где можно было, укрывшись в тени каштанов, передохнуть во время восхождения на горы, если можно так назвать прогулки, которые предпринимали наши дамы с детьми в жаркие дни. Потом они добрались до Парижа, города, которому поклонялась Лили, но гораздо менее ценимого Изабеллой, которая последнее время все больше вспоминала о Риме. Миссис Ладлоу наслаждалась Парижем, но в то же время она была расстроена и озадачена, а когда приехал ее муж, вообще чуть ли не впала в депрессию оттого, что никак не могла донести до него свои сомнения и тревоги – разумеется, по поводу Изабеллы. Но Эдмунд Ладлоу, как всегда, не был склонен сильно удивляться, тревожиться или воодушевляться из-за каких-либо успешных или неуспешных действий свояченицы. Чувства миссис Ладлоу представляли собой полнейший хаос. То она считала, что ничего не может быть естественнее для Изабеллы, чем вернуться в Америку и купить дом в Нью-Йорке – например, у Росситеров, чей дом с зимним садом был в двух шагах от ее собственного. То она не могла скрыть удивления, что сестра до сих пор не вышла замуж за какого-нибудь благородного иностранца. В целом она была разочарована. Она испытывала большее удовлетворение от того, что Изабелла получила наследство, чем если бы деньги достались ей самой, – Лили была уверена, что они будут достойным обрамлением ее хрупкой необыкновенной сестре. Однако Изабелла развилась гораздо меньше, чем ожидала миссис Ладлоу, – а это развитие в ее представлении каким-то образом связывалось с утренними визитами и вечерними приемами. Интеллектуально Изабелла, несомненно, сделала шаг вперед, но, судя по всему, не одержала тех побед в свете, плодами которых могла восторгаться ее сестра. Представление Лили о подобных плодах было чрезвычайно расплывчатым, но она и ждала от Изабеллы, что та придаст ему форму. По ее мнению, все, чего сестра достигла, она могла бы достичь в Нью-Йорке. Миссис Ладлоу спрашивала у мужа, существовали ли какие-нибудь преимущества европейского общества, которым наслаждалась Изабелла, перед американским?

Мы с вами знаем, что девушка одержала ряд побед; были ли они более достойными, чем те, которые она могла одержать на родине, – довольно деликатный вопрос. И не без чувства удовлетворения я снова упомяну, что Изабелла не стала предавать свои успехи огласке. Девушка не рассказала сестре о предложении лорда Уорбартона и ни словом не обмолвилась о чувствах мистера Озмонда по одной-единственной причине – ей просто не хотелось об этом говорить. Изабелле больше нравилось держать все в себе, и она вовсе не собиралась просить у Лили совета. Лили, не зная о сокровенных тайнах Изабеллы, естественно, сочла, что успехи той в Европе весьма невелики; это впечатление усиливал тот факт, что чем чаще Изабелла вспоминала Озмонда, тем упорнее она молчала, и в конце концов Лили решила, что Изабелла окончательно пала духом. Такой странный результат столь головокружительного события, как получение наследства, приводил в недоумение жизнерадостную Лили; она все больше утверждалась в мнении, что Изабелла не похожа на других людей.

Однако, а, вернее, наконец, после отъезда родственников домой Изабелла повеселела. Она бы могла решиться и на что-нибудь более поэтичное, чем провести зиму в Париже – Париж был все равно что прекрасная, отточенная проза, – и ее переписка с мадам Мерль только усиливала эти ощущения. Никогда еще Изабелла не наслаждалась так свободой, всей дерзостью и буйством этого чувства, как в тот момент, когда в один из последних дней ноября она вышла с платформы железнодорожного лондонского вокзала, проводив поезд, увозивший Лили, ее мужа и детей в Ливерпуль, где они должны были сесть на корабль. Она была рада, что они побыли с ней, это доставляло ей радость; но, как мы знаем, она всегда анализировала, что для нее хорошо, а что нет, и потом стремилась к еще лучшему. Чтобы вкусить столь прекрасное ощущение нынешнего преимущества своего положения, она провожала путешественников от Парижа до Лондона. Девушка проводила бы родственников и до Ливерпуля, но мистер Ладлоу любезно уговорил ее не делать этого – в ее присутствии Лили излишне, по его мнению, суетилась и задавала невообразимые вопросы. Изабелла стояла на перроне до самого отхода поезда и послала воздушный поцелуй старшему из племянников, непослушному отроку, который по случаю расставания веселился от души и махал ей, далеко высунувшись из окна вагона, а затем вновь вернулась на окутанные туманом улицы Лондона. Весь мир лежал у ее ног – она могла делать все, что пожелает. От этого чувства захватывало дух, но сейчас она хотела совсем немногого – пройтись пешком от Юстен-сквер до своего отеля. Ранние ноябрьские сумерки уже начинали сгущаться. Уличные фонари в густом темном воздухе слабо светились красноватым цветом. Нашу молодую леди никто не сопровождал, а Юстен-сквер находилась далеко от Пикадилли. Но Изабелла предприняла это далекое путешествие, получая от его опасностей определенное удовольствие, и заблудилась по пути почти нарочно с целью испытать еще больше острых ощущений; но, к ее великому сожалению, любезный полицейский почти сразу показал ей дорогу. Изабелла была так погружена в наблюдения за окружающим миром, что радовалась даже сумеркам, в которых утопал Лондон, толпам людей, спешащим кебам, сверкающим витринам магазинов, пронизывающей все это светящейся сырости. В тот вечер в отеле Изабелла написала мадам Мерль, что собирается через день или два выехать в Рим. Девушка проследовала в Вечный город, не заезжая во Флоренцию, но посетив Венецию и двинувшись через Анкону на юг. Ее никто не сопровождал, кроме служанки, поскольку привычный эскорт отсутствовал – Ральф Тачетт проводил зиму на острове Корфу, а мисс Стэкпол в сентябре была отозвана обратно в Америку телеграммой из «Интервьюера». Журнал предложил своей блестящей корреспондентке новое поле для деятельности, более плодотворное, чем дряхлеющие города Европы, и Генриетта была полна бодрости, тем более что заручилась обещанием мистера Бентлинга вскоре приехать и навестить ее.

Изабелла отправила миссис Тачетт письмо с извинениями