Джентльмены - Клас Эстергрен

Я зашел к Лео, который вернулся домой после короткого визита к каким-то друзьям, и обнаружил его за письменным столом. Он что-то писал в черной рабочей тетради и, казалось, был в неплохой форме. Он тоже не знал, где лежит образец системы баллов, однако предположил, что Генри носит его с собой в бумажнике и доставит на место вовремя, где бы ни находился. Это предположение успокоило нас обоих, на том и порешили.

У Лео был хороший период. Он вернулся к работе над сборником «Аутопсия» и спокойно сидел в своих пропахших благовониями комнатах. Это меня радовало. Я, разумеется, прочитал все его старые сборники, обнаружив потрепанные экземпляры в дедовской библиотеке: старик Моргоншерна, естественно, очень гордился успехами Лео Моргана, — и мне хотелось задать Лео кое-какие вопросы. Но Лео категорически не желал обсуждать те старые книги. Это был вчерашний день, это было незрело, непродуманно, несовершенно. Лео считал, что прежде, в шестидесятые годы, вовсе не понимал, что делает. Только теперь, после нескольких более и менее продолжительных визитов в молчаливый мир психиатрической лечебницы, Лео действительно понял, что к чему.

Насколько мне было известно, Лео следил за дискуссиями на тему эвтаназии, собирал газетные вырезки, а некоторые из них вешал на стену над письменным столом. Вообще-то Лео газет не читал, находя это занятие отупляющим. Если я правильно истолковал его слова, он считал, что смерть — единственная правда, и лишь тот, кто уже пережил собственную смерть, достиг правильного видения себя самого и окружающего мира. Об этом Лео и писал теперь, стремясь создать некую парадоксальную поэзию.

Я же не мог долго размышлять о смерти. Я признавал свое убожество и страх перед этой темой, а говорить хотел о чем-нибудь другом — например, о дочках лотерейных королей. И Лео меня понимал, этот предмет ему тоже был весьма интересен.

От катастрофы нас отделяет лишь тонкая, прозрачная пленка. Великая трагедия присутствует во всех расчетах, и каждый повседневный, тривиальный проект разрабатывается с учетом различных рисков. В больших, значительных военных маневрах и мирных, гражданских предприятиях в равной степени учитываются риск провала и шансы на удачу, но наше время отмечено существованием некой международной лиги, которая занимается исключительно расчетом факторов риска и продуктов риска. Результат обычно выражается внушительными суммами, а прогнозы, воплотись они в жизнь, могли бы означать лишь гибель всего живого на земле. Нам, согражданам, больше не нужно следить за предзнаменованиями, ибо угроза постоянно нависает над нами, узаконенная, измеренная, с математической точностью распределенная между индивидами, ни один из которых не скроется от наказания в Судный день. Адам, к несчастью, мог спрятаться от Бога, но сыновья его и дочери не могут: даже чувствуя себя покинутыми, они всегда на виду.

Тонкая прозрачная пленка, отделяющая нас от катастрофы, лопнула в середине января семьдесят девятого года, Всемирного года ребенка. Холодным субботним вечером я сидел перед камином в гостиной и читал о Сирано де Бержераке, Лео потягивал винный тодди у шахматного столика, а Генри еще не вернулся от Мод, с Фриггагатан.

Вдруг в квартире стало совершенно темно и тихо, и сначала мы, разумеется, решили, что в подвале выбило пробку — в это время года, когда жильцы особо сильно нагружали ветхую электропроводку, подобное случалось довольно часто. Но темно и тихо было на всей Хурнсгатан и во всем городе. В окнах замелькали стеариновые свечи и любопытные лица горожан, пытающихся найти объяснение происходящему, но никаких объяснений в тот момент не было. Автомобили ехали совсем медленно и осторожно: улицы сделались темными и опасными, как на вражеской территории, в оккупированном районе.

— Наверное, война началась, — спокойно произнес Лео, глядя на погрузившийся во тьму город.

— Не иначе как, — отозвался я, прислушиваясь и ожидая услышать глухое жужжание вражеских бомбардировщиков.

В ту же минуту раздался шум в прихожей: вернулся Генри.

— Ну и тухлятина, — сказал он. — Я поднимался по лестнице, ради моциона. Поехал бы в лифте — застрял бы. В стране кризис, так и запишите. Зажгите пару свечей, черт побери, не видно же ничего!

Мы отыскали стеариновые свечи в кладовой и зажгли их по всей квартире, заодно включив радио, чтобы узнать, что происходит. Но из приемника, как обычно, раздавалась только музыка. Нельзя не признать, что происходящее слегка взбодрило нас, как в меру увлекательное приключение посреди повседневного рутинного труда. Стеариновые свечи наполняли комнаты характерным запахом и озаряли тревожным, неровным, живым светом.

Генри благоухал чистотой и выглядел вполне отдохнувшим. Он налил себе винного тодди и стал смотреть в окно.

— Нелегко сейчас придется медвежатникам. Ни одна сигнализация не работает как надо. Вот работенки у них теперь!

— Надо бы выйти на улицу, — сказал Лео. — Наверное, паника везде.

— Метро стоит, в кабаках темно… Ха! — усмехнулся Генри. — Посмотреть бы!

Насчет медвежатников Генри оказался прав. Электричества не было около получаса, а когда появилось, во всем городе завыли сирены. На следующий день в газетах написали, что одна из высоковольтных линий на севере страны, в Норланде, вышла из строя, и света не было до самого Копенгагена. В этом было предчувствие Катастрофы, которая на мгновение пробралась сквозь прозрачный пузырь маленьким напоминанием, слабым предостережением.

Настоящие, серьезные снегопады начались в феврале — небеса словно разверзлись на пару дней, повергая город в хаос: коммунальные службы не справлялись с уборкой снега, и в газетах, как обычно, появились фотографии расстроенного мэра: сидя на скамейке у Ратуши, он говорил о бюджете, который видал лучшие времена.

И Грегеру, и Биргеру из «Мёбельман» прежде доводилось работать на расчистке снега: парни брали лопаты и гребли от плеча, а потрудившись, получали деньги в ближайшей табачной лавке. У каждого была своя территория, работали ребята на славу, но все это осталось в далеком прошлом, а теперь они махали лопатами на голом энтузиазме. Однако расчистка тротуара была обязательным делом, ибо и Грегер, и Биргер считались людьми чести. Народ не должен терпеть снежные завалы только потому, что коммунальные службы не справляются с работой.

Дело было в ответственности — джентльменской ответственности, — которая и стала поводом для ссоры, приключившейся у нас дома в начале февраля.

Мы с Лео собирались принять участие в большой демонстрации против экологической ситуации в Стокгольме. Множество активистов-экологов объединились с компанией из квартала Йернет у Эрстагатан: дом, в котором они жили, намеревался снести один строительный начальник, фанатично любящий сносить дома. Кроме того, по результатам исследования, Хурнсгатан оказалась одной из самых ядовитых улиц: содержание свинца в воздухе из-за выхлопных газов автомобилей превысило допустимую норму — даже по американским меркам.

Мы пытались увлечь Генри с собой, но он упрямился.

— Не собираюсь я ходить ни на какие чертовы демонстрации, — повторял он снова и снова. — Мне нравится, как пахнет в этом городе. Мне всегда нравились мегаполисы, — убеждал он нас.