Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор - Йован Стерия Попович

учеников, он дорожил и университетом. Пунктуальным посещением занятий он не отличался, но был самым дисциплинированным, когда речь шла о приобретении конспектов лекций и о сдаче экзаменов. Любой мог провалиться, он — никогда, так как назубок выучивал все, что положено. Он знал, на какой странице находится ответ на заданный ему вопрос, знал даже, каким карандашом — красным или синим — он подчеркнут. Но, опасаясь случайности — вдруг не повезет или так смутишься, что не сумеешь правильно ответить, — он особенно тщательно одевался, идя на экзамен. Чтобы преподаватель не подумал, будто он не подготовился из-за собственной распущенности, как другие студенты, из-за попоек, беспорядочной жизни, всяких там клубов или картежной игры, он приходил на экзамен еще более опрятным и аккуратно причесанным. Ногти подрезал так коротко, что выступала кровь. И уж конечно, никогда не появлялся в новом костюме. Нет, одежда была старой, подштопанной, но зато абсолютно чистой. Воротник шире, чем следует, и из-под него выглядывала пестрядинная рубашка. А особенно бросались в глаза дешевые, пришитые белыми нитками пуговицы, так что профессор сразу понимал — перед ним бедный студент, с хлеба на воду перебивается, слава богу, что и это выучил.

Но как ни был он осмотрителен на экзаменах, еще большую осмотрительность проявлял он в вопросах политики и вел себя в этом смысле крайне рассудительно. Конечно, политикой он занялся не сразу, а после двух-трех лет учения в университете, когда окончательно уверился, что при помощи уроков и приобретенных связей он сможет безбедно прожить, даже лишившись службы. И вступил он не в правительственную партию, обессиленную, скомпрометированную за долгие годы своего правления и стоящую на грани поражения, которое ожидалось в самом ближайшем будущем и после которого ей вряд ли снова удастся прийти к власти на более или менее длительный срок, а в оппозиционную, многочисленную, закаленную долголетней, упорной борьбой, которая, это было ясно всем, сумеет удержать власть добрый десяток лет. В молодежном клубе своей партии он быстро завоевал уважение и авторитет после того, как на одной из партийных вечеринок, когда молодежь покончила с пивом, поставленным партийным руководством, но жажды не утолила, он заказал для активистов еще пива на свои деньги. И более того, целую ночь водил их, так же на свой счет, по всяким увеселительным заведениям. Вскоре он был избран секретарем клуба. Правда, желающих удостоиться этой чести было немного, так как тут требовалось работать — вести протоколы, писать объявления. Но ему это было на руку. Благодаря своей должности, он, как представитель молодежи, вошел в редколлегию партийного органа, а уж попав туда, осел там прочно. Он сразу же познакомился с казначеем партии, который многие годы был бессменным ответственным редактором этой газеты, имел за плечами тюрьмы и поэтому один или вместе с другими партийными активистами был как бы связующим звеном между руководством и партийными массами, так называемым партийным воинством. Таса льстил ему, выспрашивал его о тюремных застенках, о муках, принятых за дело партии, на что тот весьма охотно откликался и рассказывал пространно и обстоятельно, с наслаждением, сам себе умиляясь, ибо знал, что это уже не повторится, что скоро он сам придет к власти. Старый борец, растроганный вниманием Тасы, а в его лице и всей молодежи, давал молодому человеку различные мелкие поручения — отнести рукопись в типографию, что-либо там добавить, изменить, написать какую-нибудь заметку. Когда приходила корректура, а корректора не было, Таса добровольно принимался за дело и хорошо с ним справлялся. Таким образом, вскоре он стал во всех подсобных редакционных работах — в экспедиции, в бухгалтерии, в корректорской — человеком полезным и нужным. Корректуру газеты он взял целиком на себя, так как прежний корректор, человек, обремененный семьей, а следовательно, вынужденный искать дополнительных приработков, бывал небрежен, в то время как Таса скрупулезно точен, особенно по части пунктуации. В этом он не уступил бы и самому профессору. Кроме корректуры, он начал и пописывать. Особенно когда не хватало материала для третьей полосы. Было это не бог весть что. Так, всякие мелочи, пустяки, которые он выуживал и вырезал из других газет, но это ввело его в число постоянных сотрудников и сделало чем-то вроде руководителя и партийного лидера. И доходы его увеличились. Кроме корректорского жалованья, постоянного оклада в министерстве, — ибо, увидев, как далеко он шагнул, начальство уже боялось его трогать, — он имел и другие доходы, не крупные, но частые. Это были угощения и взятки бывших окружных и уездных полицмейстеров, которые обивали пороги редакции, надеясь после смены правительства вернуться на прежнюю службу, подношения от торговцев, которые охотно раскошеливались, зная, что позже с лихвой возместят их на государственных поставках, а особенно деньги за помещение корреспонденции, присланных из провинции, и тому подобное.

Он был соединительным звеном, осуществлял связь между молодежью и партийными лидерами. Через него шли директивы и наставления партийного руководства молодежи, как в той или иной ситуации надлежит себя вести, когда и какие устраивать демонстрации, какие выставлять требования. Ему даже давали деньги на агитацию. Почти все местные руководители были его личными друзьями, потому что каждому из них он оказывал услуги при публикации их статей с нападками на противников.

Ко времени окончания факультета он был уже известным общественным деятелем. И об этом свидетельствовала его внешность. Лицо, вызывающе холеное, приобрело надменное и строгое выражение. Глаза и излом бровей, как у Катона, говорили о постоянной работе мысли и немалых заботах. Только округлившееся брюшко стало больше выдаваться и на нем поблескивали позолоченная цепочка и часы, якобы подарок одного из учеников, у которого он был репетитором. Пиджак и пальто он теперь редко когда мог застегнуть, потому что непрестанно толстел, а воротник вечно мялся и ломался под натиском толстой, крепкой шеи. Единственное, что осталось прежним, что «облагородить» оказалось не под силу, были руки, правда, всегда тщательно вымытые с мылом, но волосатые, с жесткой, потрескавшейся и по-крестьянски грубой кожей, да еще ноги — огромные, с широкими ступнями, которые выпирали даже из новых, только что купленных туфель, загребали, шаркали и тяжело шлепали при ходьбе.

Как только его партия пришла к власти, он получил службу в окружном городе на родине. Там с его белградскими связями он вскоре возглавил местную партийную организацию и таким образом в своем ведомстве обскакал всех коллег и товарищей. Благодаря опять-таки партийным связям, он выгодно женился, взяв, как водится, богатую невесту с большим приданым. К тому же, еще до женитьбы, в качестве судьи по делам опеки, он так распорядился завещаниями ее родственников, что она получила значительно больше,