Плач юных сердец - Ричард Йейтс

— Как-то во все это с трудом верится, да? — сказала Люси.

Майкл оттолкнул от себя тарелку — к печеной картошке он даже не прикоснулся — и принялся за виски, как будто это было его основное блюдо.

— Просто невероятно, — сказал он. — Ему двадцать семь лет. И подумать только, господи, стоит только подумать — господи, солнышко. — И он покачал головой в изумлении. — Вот и говори после этого, что трудные вещи должны оказаться простыми. — Потом после некоторой паузы он добавил: — Да, и он сказал, что хотел бы пригласить нас пообедать как-нибудь на днях. Сказал, что посоветуется с женой и позвонит.

— Правда? — Вид у Люси был счастливый, как у ребенка в день рождения. — Неужели правда?

— Да, но ты же знаешь, как это бывает. Вдруг забудет. Ну то есть особо на это рассчитывать не надо.

— А мы разве не можем им позвонить? — спросила она.

И он про себя разозлился. Для девочки, выросшей в верхних пределах высшего слоя, она порой проявляла удивительную тупость, когда дело заходило о хороших манерах. Хотя, может, как раз миллионерам хорошие манеры и не были никогда присущи; что могут знать об этом обычные люди?

— Нет, девочка, — сказал он. — Не думаю, что это хорошая мысль. Хотя, может, я снова столкнусь с ним на вокзале; что-нибудь придумается. — А потом он сказал: — Слушай, я тебе еще не рассказал постскриптум ко всей этой истории. Когда я наконец дошел до конторы, у меня голова шла кругом. Было понятно, что работать я не смогу, так что я зашел к Броку, чтобы убить с ним время, и рассказал ему про Тома Нельсона. Он все это выслушал и говорит: «Вот как! Интересно. Хотелось бы знать, кто у него отец».

— Вот он весь в этом, правда же? — сказала Люси. — Билл Брок только и знает, что рассказывать, как он ненавидит цинизм в любом его проявлении, а на деле большего циника, чем он, я никогда не видела.

— Подожди, это еще не все — дальше будет хуже. Я говорю: «Во-первых, Билл, его отец — аптекарь из Цинциннати, а во-вторых, не понимаю, какое это может иметь значение?» А он мне отвечает: «Да? Ну тогда ладно. Тогда интересно, у кого он отсасывает».

От отвращения Люси так сильно передернуло, что она поднялась из-за стола. С ее искривленных губ слетел лишь один слог «фу!»; она стояла, обхватив себя обеими руками, как будто ее до костей пробирал холод.

— Господи, до чего же мерзко! — сказала она. — Не слышала ничего мерзее.

— Ну ты же знаешь Брока. К тому же у него уже которую неделю паршивое настроение. Думаю, у них с Дианой что-то не ладится.

— Ничего удивительного, — сказала она, собирая со стола тарелки. — Не знаю, почему Диана давным-давно его не бросила. Никогда не понимала, как она вообще могла с ним связаться.

Как-то в субботу с утра позвонил Билл Брок и с необычной для него робостью спросил, нельзя ли ему приехать к ним в Ларчмонт после обеда.

— Он так и сказал: приеду один? — допытывалась Люси.

— Он что-то там пробубнил или вообще как-то это обошел, но я абсолютно уверен, что смысл был именно такой. Он точно ни разу ни сказал «мы».

— Ну, значит, между ними все кончено, — сказала она. — Хорошо. Только нам придется теперь во всем этом разбираться: ему наверняка захочется, чтобы мы сидели тут часами и слушали, пока он будет изливать свою душу.

Но вышло совсем по-другому, по крайней мере вначале, когда Брок только приехал.

— То есть с кратковременными отношениями у меня все в порядке, — объяснял он им с дивана, подавшись немного вперед и демонстрируя полную готовность к серьезному обсуждению собственной персоны. — Это я точно знаю, потому что раньше у меня никогда проблем не было. Но похоже, я не способен поддерживать интерес на… как бы это сказать… долгих перегонах. Я устаю от женщины, и все тут. Мне становится скучно, я начинаю нервничать — тут все просто. Честно говоря, я никогда не принимал саму идею брака. Ну то есть если у вас, ребята, это получается — хорошо, но это ваше личное дело, верно?

На протяжении последних нескольких месяцев, сообщил он им, Диана все подкатывала к нему с разговорами о женитьбе.

— Поначалу ничего серьезного — намек здесь, намек там, их легко было игнорировать, но дальше — больше. В конце концов мне пришлось с ней объясниться. Я ей сказал: «Слушай, дорогая: давай мы будем считаться с некоторыми фактами, ладно?» В итоге она согласилась съехать, сняла с подружкой квартиру, и мы стали встречаться по-новому, от силы пару раз в неделю. Так дела обстояли, когда мы были у вас здесь в прошлый раз. Она записалась на актерские курсы — вы же знаете, теперь по всему городу устраивают эти семинары по актерскому «методу»[20], ведут их в основном актеры-неудачники, пытаются хоть немного подзаработать на своей профессии. Мне показалось, что идея вполне себе здравая: я думал, ей это поможет. Но черт возьми, не проходит и двух недель, как она начинает гулять с парнем, с которым познакомилась на этих курсах, — какой-то актер, полный прощелыга, засранец несчастный! У него богатый папаша в Канзас-Сити, дает ему деньги, лишь бы домой не возвращался. Потом три дня назад — клянусь, это был худший вечер в моей жизни — я приглашаю ее пообедать, и она мне сообщает — с этой своей сдержанностью, очень отстраненно, — сообщает мне, что она переехала к этому парню. Что она его «любит», и все эти сопли. Домой я пришел убитый, будто меня переехал грузовик. Бросился на кровать… — в этом месте он откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза рукой, чтобы показать, как захватило его горе, — бросился на кровать и расплакался как ребенок. Не мог остановиться. Плакал и плакал. И твердил себе: «Я ее потерял. Я ее потерял».

— Билл, — сказала Люси, — из того, что ты говоришь, как-то непохоже, что ты ее потерял, — скорее, ты ее бросил.

— Ну конечно же, — проговорил Билл, все еще прикрывая глаза рукой. — Конечно. Но разве это не самая страшная потеря? Когда не можешь осознать ценность чего-то до тех пор, пока не выбросишь своими руками?

Билл Брок остался у них ночевать («Я так и знала, — сказала потом Люси. — Знала, что этим все и кончится») и на следующий день уехал только после обеда.

— Ты никогда не замечал, — спросила Люси, когда они остались вдвоем, — что сочувствие к человеку — к любому человеку — испаряется, как только он начинает рассказывать, как долго и горько он плакал?

— Ага, — сказал Майкл.

— Хорошо, хоть уехал, — проговорила она. — Но он вернется, причем довольно скоро. И станет частым гостем, можешь не сомневаться. Только знаешь, что хуже всего? Хуже всего, что мы, наверное, уже никогда не увидим Диану.