Мужчина на расстоянии - Катрин Панколь

Эта комната над отцовской лавкой…

«Там мы росли, и были неразлучны. Там мы были свободны, понимаете, свободны. Там, на третьем этаже, мы были предоставлены сами себе, и всегда соблюдали меру. С годами разница в возрасте сглаживалась. Мы понимали друг друга с полуслова, и это было кстати, мы одинаково страдали от вспышек отцовского гнева, которые весь день громовыми раскатами доносились из лавки».

Эту историю я мог бы рассказать по памяти.

Я мог бы сам написать эту книгу (хотя вряд ли у меня вышло бы так же талантливо, будем оценивать себя трезво…)

«Подобные вещи случаются как бы сами по себе, совершенно естественно. Задним числом, восстанавливая последовательность событий, понимаешь, что иначе и быть не могло.

Это продолжалось четыре года. Чуть больше четырех лет. И я нисколько этого не стыжусь. То были самые прекрасные годы моей жизни. Только тогда я, собственно, жил по-настоящему!»

Кей, мое сердце готово вырваться из груди, но по-прежнему требует: «Еще… Самую малость».

«Двое любящих, прожив много лет бок о бок и попритершись друг к другу, постепенно приходят к полнейшему, глубочайшему взаимопониманию, возникающему органически, неосознанно. Именно так и складываются счастливые пары… Мы были такой парой с самого начала, мы ладили так, будто у нас за плечами долгая совместная жизнь. Так оно, впрочем, и было…»

Я цитирую по памяти, воспроизвожу то, за что зацепилась моя память. Она более не отличает правду от вымысла… Она ничего не понимает.

Вы приложили раскаленное железо к моей кровоточащей ране, Вы взломали замок на моем измученном сердце, и я онемел, обессилел. Я все запустил: книжку, путешествия. Живу в четырех стенах с видом на горы, прекраснейшие горы в мире, а перед глазами — тонюсенькая книжечка, которую доставил мне в желтой сумке французский почтальон, не подозревая, что подкладывает бомбу…

Если Вы хотели мне отомстить, заставить сознаться в тщетности и бессмысленности прожитых лет, всех моих стремлений и свершений, сравнять меня с землей, растоптать ногами, то Вы достигли цели, Кей…

Признаю себя побежденным…

Джонатан

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Фекамп

26 апреля 1998.

Джонатан!

Я долго раздумывала над ответом.

Я не знаю, что Вам сказать, просто не представляю.

Я только что закончила работать, лежу на постели.

День прибывает. Солнце забирается все выше и заливает скалы. Монастырские колокол[25]сверкают все ярче. Постепенно распускаются листья, маленькие зеленые сигаретки. Деревянный мол, разделивший море пополам, сияет и скрипит, с двух сторон атакуемый волнами. Чайки следят за кораблями и, обнаружив в кильватерной струе рыбу, мигом кидаются в воду и снова взмывают вверх с окровавленной добычей в клюве…

Слышно, как Жозефа расставляет на набережной столики, а Лоран кричит ей, что еще не время, слишком свежо, слишком ветрено. Такая погода в Нормандии не редкость. Натали отправилась к Рике и детям, у младшего ветрянка. Рике по вечерам куда-то уходит, ничего не говорит, возвращается поздно.

За окном гигантский синий подъемный кран крутится, как флюгер, нагружая длинное красно-серое карго под названием «Вагенборг». Он напоминает аиста, стоящего на одной ноге. Мы похожи. Я тоже как будто стою на одной ноге…

Я живу как флюгер, на ветру.

И уже не первый год.

Эта книга перевернула мою жизнь, совсем как Вашу, Джонатан.

Я давно ее не перечитывала: стоит перевернуть страницу, и я теряю всякое чувство реальности и сижу на отшибе, ослепленная, обездвиженная, обессиленная, лишенная последней надежды.

Хочу вновь пробудиться к жизни!

Во что бы то ни стало!

Кей

Джонатан Шилдс

Отель «Терраса»

Сет[26]

1 мая 1998.

Отвечу Вам строками Эмили Дикинсон, которую Вы, похоже, любите:

«Почему?» — вопрошает любовь,

Это все что любви остается.

«Почему?» — об эти три слога

Разбиваются насмерть сердца.

Так почему же, Кей, почему?

Джонатан

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Фекамп

5 мая 1998.

Потому что однажды мне разбили сердце, Джонатан…

И я не уверена, что осколки склеились.

Потому что мне сделали больно, так больно, что я едва не умерла…

Потому что я видела, как умирает некто удивительно на меня похожий: моя кровь, мое дыхание, мои легкие, кожа, волосы, зубы и даже улыбка, — а я осталась жить.

Потому что я хочу любить жизнь вопреки всему.

Вопреки всему.

Весеннее солнце бьет мне прямо в ноги, заставляя встать с постели…

Море ласкает меня на рассвете, когда город еще только отряхивается от сна.

Гладкие камни на пляже привыкли к моим шагам.

Волны, отступая, сообщают свой ритм камням.

Соль на моей коже — лучшее лакомство.

И сыры мадам Мари.

И пирожки мсье Ленэ.

И мидии с жареным картофелем в ресторане у Лорана и Жозефы.

И нежное грубоватое сердце Натали.

И белый свет маяка, мой единственный спутник в ночи.

Прочих я гоню прочь.

Вожделею, призываю, обнимаю, заманиваю… и обрубаю все связи.

Одним ударом.

Стремглав.

Прочие существуют до тех пор, пока длится физическое наслаждение, желание кожей почувствовать иную кожу, спрятаться в крепкие мужские объятия, отдаться в обработку, вспашку, просевку.

На этот случай и пригодится трактор…

Или очки, запотевшие от нетерпения, если вдруг захочется нежности.

Впрочем, я ненавижу нежность, страстность, влюбленность, исходящие не от Него…

От того, кто однажды утром ушел на своем корабле.

Я смотрела, как он отплывает, сжимая руку близкого человека, который тоже больше всего на свете любил мужчину, покинувшего нас в ту ночь.

Чего ради? Кого ради?

Ну почему, Джонатан? Почему он уехал?