Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор - Йован Стерия Попович

решила на свои средства поставить еще один фонарь. Это уже девятый фонарь за последние двадцать четыре года, и, если городская община не ослабит своего рвения, наш город станет одним из самых освещенных городов провинции».

Политические телеграммы я перепечатывал из подшивки старых газет: «Бисмарк отбыл в…», «Эрцгерцог пребывает в Бад-Ишле…» — и с телеграммами покончено. Впрочем, такие телеграммы можно перепечатывать из года в год.

Для литературной странички я купил одну книгу. В ней была изложена очень занимательная любовная история. Помнится мне, что там дело касалось двоих, которые полюбили друг друга, а родители их, враждовавшие между собой, не хотели и слышать об этой любви. Так как они не могли пожениться, один из них в конце книги покончил жизнь самоубийством. И эта длинная история отлично перепечатывалась и заполняла литературную страничку.

Для раздела «Юмор» материал был не всегда, но я ловко выходил из этого затруднения, составляя «мудрые изречения», которые извлекал из Священного писания, катехизиса и других хороших книг.

С рубрикой «Торговля и оборот» я и сейчас, черт меня побери, не знаю, как выкручивался. Эта рубрика приносила мне самые большие мучения, и над ней мне приходилось больше всего грызть перо. В один день напишу: «На будапештском рынке падают цены из-за малого числа покупателей»; на другой день: «Из-за малого числа покупателей на будапештском рынке падают цены…» А что писать на третий день?

Объявления если кто принес, хорошо, а нет, так сам объявляю, что продаю «старое стекло», «500 литров красного вина», «дубовый и еловый лесоматериал», «1000 штук черепицы», снова «старые, но лакированные хомуты», — один бог знает, чего только я там не объявлял!

И таким образом, как видите, я один «одевал» свою газету с головы до пят.

Редакция моя находилась в центре базара; правда, помещение было низковато, но я высоко и не метил. В углу у окошка стоял большой ларь и на нем — шкалик с чернилами и перо, которым я писал и передовицы, и объявления, и мудрые изречения. Сейчас никто не поверил бы, что все это можно было написать одним-единственным пером.

На ларе всегда наготове лежали длинные листы бумаги для передовых статей, и на них уже за месяц вперед были написаны заголовки. На стене висели две-три иностранные газеты, чтобы всякий, кто бы ни зашел в редакцию, их видел, а рядом с ними висели мои праздничные брюки.

Так приблизительно выглядела моя редакция.

Ближайшим моим соседом был Йоца Бочарский, парикмахер, воспитанный и учтивый человек, известный в городе тем, что его уже семь раз судили за драки, в которых он всегда пускал в ход свою домру, да так, что два эксперта заявили на суде, что считают ее смертоносным оружием. Я ему бесплатно давал газету, так как он всегда приходил мне на помощь, когда кто-либо из подписчиков являлся бить меня за то, что ему, несмотря на внесенную плату, не доставляется газета.

Мой разносчик газет не отличался усердием, но и он был весьма почтенным человеком. Он имел обыкновение злиться на самого себя и, чтобы долго не мучиться, ложился спать. Случалось и такое: только выйдет номер, а он разозлится, изругает сам себя и залезет в тот ларь, что служит мне столом, подложит под голову старые номера газеты и мирно захрапит. Я ему ласково говорю:

— Яков, прошу вас, встаньте и разнесите номер!

А он зло на меня посмотрит из ларя, будто желая сказать: «Как мне платишь, так я тебе и разношу», — повернется на другой бок и продолжает спать. Разумеется, в этом случае я прячу номера под пальто и сам их разношу, а по возвращении докладываю ему, что дело сделано.

Однажды в базарный день ему потребовались деньги, а у меня случайно их не оказалось. Он сначала разозлился на себя, затем на меня, схватил меня за горло и притиснул к стене. Тут, как всегда, на помощь прибежал сосед Бочарский; он растащил нас и уговорил простить все друг другу и помириться.

Так шли дела. Иногда у меня были деньги, и я обедал в кофейне. Там я обычно вел важные разговоры с людьми, которые считали меня очень умным человеком; с теми же, которые считали меня равным себе по уму, я обычно не разговаривал.

А бывало, иной раз особенно удастся передовица. По этому случаю я обычно надвигаю шляпу на глаза и прохожу по всем улицам, на которых живут мои подписчики. Целый день хожу по тем местам, где собираются люди, стою по часу и по два на рыночной площади да все из-под шляпы посматриваю, какое впечатление я произвожу на этих людей; удивляются ли мне, указывает ли кто-нибудь пальцем на меня…

В политику я не вмешивался, но однажды попал в очень неприятную историю. Мне нужно было написать передовую статью, и я сделал такой заголовок: «Quisque suorum verborum optimus interpres»[31]. И черт его знает, что со мной случилось, но втемяшилось мне в голову, что под таким заголовком нельзя писать ни о чем другом, кроме как о нашем городском голове. Я попытался изгнать эти опасные мысли и начал писать о том, что нашему городу необходимо иметь два рынка, как в столице… Но увы! Разве «Quisque suorum…» подходит к рынкам? Такой заголовок годен только для городского головы.

О городском голове можно много кое-чего написать, но мне казалось, — не знаю почему, — что под таким заголовком его можно только изругать, и больше ничего. Тем более что я вбил себе в голову закончить статью восклицанием: «Око за око, зуб за зуб».

Итак, против воли, буквально подталкиваемый какой-то внутренней силой, я изругал безвинного городского голову — и все из-за латинского заголовка и кровожадной концовки.

Как бы то ни было, но это событие совершило в городе чудо. Люди просто не могли удержаться и со слезами на глазах поздравляли меня с храбрым поступком. Куда бы я ни пошел, на меня показывали пальцем.

В этот день я целых три часа простоял на рыночной площади, а затем прошел даже по тем улицам, где у меня не было подписчиков. Я заглянул в несколько кофеен и пошел к вечерне в церковь. Как только я замечал, что собиралось двое-трое людей, я тотчас же проходил возле них, и повсюду на меня взирали с восхищением.

Разумеется, были и такие (особенно общинные чиновники), которые обливали меня презрением. В душе я чувствовал, что вместе с приверженцами я заполучил и большое число противников.

И действительно, после этой статьи все пошло не