Любовник из Северного Китая - Маргерит Дюрас

Дверь.

Китаец открывает ее.

Полумрак.

И как ни странно, очень скромно. Даже банально. В общем никак.

— Я не покупал новой мебели, — объясняет он. — Оставил ту, что была.

— Где ты видишь здесь мебель… — смеется она.

Он оглядывается и совсем тихо говорит, что в общем-то она права: вся его мебель — это кровать, кресло и стол.

Китаец садится в кресло. Девочка остается стоять.

Она снова оглядывается. Улыбается.

— А мне нравится твой дом, — говорит она.

Они не смотрят друг на друга. Как только он закрывает дверь, они вдруг как бы теряют взаимный интерес. Их больше не мучит желание, оно ушло куда-то вглубь, потом резко нахлынуло вновь. Девочка поднимает на него глаза, не он, а именно она решается на это первая. Она видит, что ему страшно. Но она смотрит на него с такой нежностью, что страх отступает. Это она стремится вперед, она жаждет знать — знать все до конца, она готова жить и умереть одновременно. Это ей, как видно, больше, чем ему, знакомо отчаяние, и она лучше чем он, понимает, что такое страсть: благодаря младшему брату, который вырос в тени старшего, брата-преступника, и потому младшему каждый божий день хотелось умереть, и она, девочка, только и делала, что спасала его от отчаяния.

Китаец говорит совсем тихо и как бы через силу:

— Очень может быть, что я влюбился в тебя.

В глазах девочки мелькает страх. Она молчит.[3]

Она с удовольствием расхаживает по его квартире, двигается медленно и бесшумно, осматривается как в номере привокзальной гостиницы. Ему и в голову не приходит, что ей может быть здесь интересно, он об этом даже не подозревает, и это вызывает у нее восхищение. Он просто следит за ней взглядом. Наверно, он думает, что она занялась его квартирой от нечего делать или специально тянет время, скрашивая невыносимое ожидание.

— Эту квартиру мне подарил отец, — говорит он. — Типичная холостяцкая нора. Здешние китайцы, те, что молоды и богаты, как правило, заводят много любовниц. Таков обычай.

Девочка повторяет: «холостяцкая нора». Ей уже приходилось про такое слышать, только она не помнит где, возможно, читала в романах. Она перестала ходить по комнате. Остановилась прямо перед ним, смотрит на него.

— Значит, у тебя много любовниц…

Неожиданное обращение на «ты» звучит для него восхитительно.

— Не так уж много, но бывают… время от времени…

Она бросает на него взгляд, быстрый, пронзительный, в нем — радость. Да, ей это нравится.

— Тебе нравится, что у меня есть любовницы?

Она говорит: да. Но не объясняет, почему, она не умеет это объяснить.

Ее ответ поражает его. И даже немного пугает. Для него это трудный момент.

Она говорит, что желание возбуждают в ней мужчины, страдающие от безответной любви. Как раз к такому мужчине она впервые почувствовала интерес, несчастному, истерзанному любовными муками.

«Это Чанх? — спрашивает китаец. Девочка говорит: нет, это не Чанх.

— Слушай, давай мы сейчас уедем… и вернемся в другой раз… — вдруг предлагает китаец

Девочка не отвечает. Китаец встает, делает несколько шагов, поворачивается к ней спиной.

— Ты так молода… — говорит он, — это меня пугает. Я боюсь, что не смогу… не смогу справиться с волнением… ты хоть немного меня понимаешь?…

Он поворачивает к ней. Его улыбающиеся губы чуть дрожат. Она в нерешительности. Говорит, что не понимает. Разве что чуть-чуть…и ведь ей тоже страшновато.

— Ты совсем ничего не знаешь, — говорит он. Нет, кое-что она все-таки знает, но не уверена, это ли он имеет в виду.

Молчание.

— Как ты узнала? — спрашивает он.

— Мой младший брат… мы ужасно боялись Пьера, нашего старшего брата. Поэтому спали вместе, когда были маленькими… Так все и началось.

Молчание.

— Ты любишь младшего брата.

Девочка долго медлит с ответом: это тайна всей ее жизни — «странный» младший брат.

— Да, — наконец говорит она.

— Больше всех на свете?…

— Да.

Китаец очень взволнован:

— Он, кажется, отличается кое-какими… странностями?

Она смотрит на него. Не отвечает.

В глазах — слезы. Она все еще не отвечает.

— Откуда вы про это знаете? — спрашивает она.

— Уже не помню.

Молчание.

— Впрочем, вы ведь тоже живете в Садеке, конечно, вы должны кое-что о нас знать. — говорит она.

— До встречи с тобой, я ничего о вас не знал. А вот после парома… на следующий день… мой шофер сообразил, кто ты…

— Что он сказал тебе?… Повтори слово в слово…

— Он сказал мне: она дочь директрисы женской школы. У нее два брата. Они очень бедны. Мать разорена.

Неожиданно его охватывает робость. Необъяснимая для него. Он как бы вдруг осознал, что девочка еще совсем юная, и этот факт показался ему неожиданным, бесспорным, непоправимым, почти неприличным. Возможно, он подумал и о ее характере, таком же необузданном, как у матери. Но девочка, конечно, не подозревает о его сомнениях.

— Все так?… — спрашивает он.

— Да. Это про нас… А он рассказал вам, как разорилась моя мать?

— Он только сказал, что это была ужасная трагедия, что матери твоей страшно не повезло.

Молчание. Девочка не отвечает. Она не хочет отвечать.

— Почему бы нам еще немного не побыть здесь? — говорит она. — На улице… так жарко.

Он встает, включает вентилятор. Садится опять. Смотрит на нее. Девочка тоже не спускает с него глаз.

— Ты, конечно, не работаешь, — говорит она.

— Нет, конечно.

— Ты никогда-никогда ничего не делаешь… или все-таки…

— Нет. Никогда.

Она улыбается ему:

— Это «никогда» звучит у тебя совсем окончательно и бесповоротно.

К ней возвращается ребячливость. Она снимает шляпу, потом скидывает сандалии и оставляет их валяться на полу.