Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн

Вечером того дня бригадир зашла ко мне с одной девушкой. Они постирали мои рубашки, потом мы все вместе готовили вкусные бозы и разговаривали.

— Постарайтесь быть сдержаннее, Жамбал! Помните, что вы среди друзей. Почти все мы думаем о вас только хорошее, и нечего вам так болезненно реагировать на каждый пустяк. Вы же член бригады, борющейся за высокое звание, значит, вы, как и все мы, должны быть примером для других рабочих. Примером не только в труде, но и в жизни… — Так говорила Цэрэнцоо, дружелюбно и убежденно.

— Куда уж мне быть примером? Того и гляди научу ближнего чему-нибудь непотребному.

— Не шутите так, Жамбал, — сказала вторая девушка, — мы ведь с вами от чистого сердца говорим.

Моего напарника перевели на другую работу, а со мной теперь трудилась Цэрэнцоо. Я сразу повеселел. Той драки словно бы и не было — все без исключения относились ко мне дружелюбно. Меня начали приглашать в гости, иногда заглядывали и ко мне. И я скучал, если вдруг случалось провести вечер в одиночестве в своей комнатке: он казался бесконечно длинным, и я не знал, куда себя деть. Зато как здорово было пойти с друзьями в кино, на спектакль, повеселиться у кого-нибудь или собраться в красном уголке, который мы оборудовали своими силами, потанцевать, поиграть на хуре. Я будто второй раз родился, повеселел, настроение почти всегда было приподнятым. С Цэрэнцоо мы перешли на «ты»…

Настал день получки, и мне выдали меньше всех. Я-то думал, что работаю не хуже других, а тут такой удар по самолюбию! Обида рвалась из души наружу.

— Жамбал, давай песок и цемент, да поживее! — с этого возгласа Цэрэнцоо началось утро рабочего дня после зарплаты.

— Что-то не хочется, — лениво ответил я и не двинулся с места.

— Что с тобой, ты не болен? — участливо спросила Цэрэнцоо, подойдя ко мне.

— Нет, не болен, но чем за такие деньги вкалывать, лучше сидеть сложа руки, — сказал я зло, достал из кармана деньги и бросил их на землю.

Цэрэнцоо подняла их и рассмеялась.

— Совсем как моя маленькая дочь… Если что не по ней, сразу бросает на пол то, что у нее в руках. Да ты и сам видел, как она однажды чашку разбила. Вот и выходит, что ведешь ты себя, как дитя неразумное.

Я молчал, сдвинув брови.

— Ты же недавно у нас на стройке, квалификация у тебя низкая, — продолжала бригадир. — Заплатили тебе, сколько заработал.

— Ну, так поищу работу, где платят больше, — сказал я и тут же осекся, вспомнив, как искал ее, эту работу.

— Не то ты говоришь. Нет такой работы, где деньги ни за что платят. Овладеешь профессией, станешь получать больше. Со временем освоишь бетономешалку, повысят тебе разряд и заработок изменится. Забудешь, что когда-то был недоволен, — сказала Цэрэнцоо и пошла к бетономешалке, предоставив мне возможность решать, что делать дальше.

Я посидел с минуту, запихнул свои тугрики в карман и взял лопату…

6

Рядом с моим рабочим местом развевается маленький красный флажок с надписью «Передовой рабочий». Я то и дело поглядываю на него — он словно придает мне сил. Когда, оказавшись победителем соревнования между рабочими, я получил этот флажок, вся бригада радовалась не меньше меня. В работе я могу быть старательным, никакая усталость мне нипочем, если задамся какой-то целью. Труд меня и из тюрьмы вызволил…

Помнится, в ту ночь, когда я решил во что бы то ни стало досрочно выйти из заключения, я почти не спал. По сроку мне оставалось еще целых пять лет. Столько сидеть я уже не мог, не хотел. «Как поступить?» — мучительно размышлял я. Путь был один — добросовестная ударная работа. Сосед почувствовал, что я не сплю и шепотом спросил:

— Чего не спишь-то, Жамбал? Не смыться ли отсюда замыслил? Или на охоту собираешься?

Противными показались мне его расспросы и тон, которым он говорил. Ничего я не ответил ему. Несколько дней усердно ворочал и таскал камни, проверяя свои силы, испытывая, на что гожусь. Видя, как я вкалываю, не только заключенные, даже охранники удивлялись. И вот обратился я к начальнику лагеря:

— Гражданин начальник, хочу за день тысячу процентов нормы осилить.

Тот посмотрел на меня испытующе и спрашивает:

— Тысячу, значит?

— Точно так, тысячу, — твердо ответил я.

— Уж не выйти ли ты поскорее решил?

— Угадали, решил! Не могу так больше! — чуть ли не прокричал я.

— О чем же ты раньше думал? Помнишь, как тебе советовали: работай, мол, хорошо, быстрее свободу увидишь? Что ты тогда отвечал: «Ищите падаль, которая на дармовщинку согласится пот проливать». Не забыл?

Я молчал и старался не смотреть ему в глаза. А начальник, видимо, прикидывал, всерьез ли я говорю или какую-нибудь пакость готовлю.

— Значит, рекорд намерен поставить? Ну, а справишься? Тысяча процентов — это как-никак десять норм.

— Если на заготовку камня поставите, то справлюсь, не сомневайтесь. Только фронт работы мне подготовьте.

— Это-то проще простого, но смотри, если дурака валяешь!

— Нет, нет, гражданин начальник, честное слово! — заверил я его, а голос мой дрожал. Боялся я, что зарываюсь и начальство не примет мои слова всерьез.

— Ну, дело доброе. Иди, отдыхай.

Я вышел радостный. Вечером в карьере, где заготавливали камень, взорвали целую скалу. Получилась такая груда, что подумать было страшно, как все это я на себе перетаскаю. Однако настроен я был твердо. Ровно в восемь утра дали сигнал к началу работы. На меня посматривали с явным интересом. Я начал в ровном размеренном темпе, чтобы не выдохнуться до срока. Блинке к обеденному перерыву, когда на моем счету было уже процентов триста, на карьер заглянул начальник лагеря. Он подошел ко мне.

— Молодец, парень! Даже если тысячу процентов не потянешь, все равно молодец. Ну, держись, время у тебя еще есть, — сказал и протянул мне руку — редкая честь для заключенного. А тут еще жена одного охранника принесла чай с молоком, бозы и, к великому моему удивлению, начала меня угощать.

— Устал небось, парень? Подкрепись хорошенько!

Подошел охранник, ее муж.

— Ешь, Жамбал, не стесняйся. После обеда будет труднее, не то что с утра.

Не скрою, было и необычно, и радостно слышать одобрительные слова, видеть, что на тебя посматривают с уважением те, для кого ты до сего дня был неисправимым, отпетым. «Значит, и безнадежный Жамбал может оказаться достойным человеком, иметь какую-то цену», — подумал я и очень был доволен этим своим заключением. Только в тот день я понял, что уважение человек может заслужить одним