Домино - Росс Кинг

По завершении романа, предполагающего взаимопереплетение действительности и выдумки, в высшей степени затруднительно выдернуть из сотканной ткани немногие нити «исторической достоверности» и представить их вне «вымысла», с которым они составляют единую канву. Здесь необходима оговорка: наряду со всеми другими авторами исторических романов, я пытался воспроизвести изображаемый период (периоды) с наивозможной точностью; это касается, к примеру, еды и моды; топографии Лондона, Венеции и Бата; таких исторических событий, как парламентский акт, упомянутый в четвертой главе; однако же в романе — как художественном произведении — допустимы определенные исторические вольности. Главная из введенных мной фикций — несуществующая опера Генделя «Philomela». Конечно же, композитор не сочинял оперы в этом духе и под таким названием, не ставилась подобная опера и на сцене Королевского театра на Хеймаркет в декабре 1720 года. Хотя концертам, которые устраивал ТомасБриттен, этот «музыкальный угольщик», с нередким участием Генделя в качестве гвоздя программы, мое описание соответствует довольно близко, я должен признаться, что ввиду кончины мистера Бриттона в 1714 году мне пришлось продлить ему жизнь на шесть лет с тем, чтобы он подольше приглашал гостей на свои вечера. За исключением этих беспардонных вольностей, большая часть деталей, касающихся Генделя и Королевской академии, — таких, как постановка оперы «Radamisto» и прибытие Сенезино и Бонончини, имеют документальную основу. Не опирается, впрочем, на исторические свидетельства существование сэра Эндимиона Старкера: кое-кто из читателей подметит тесную близость его эстетических взглядов с воззрениями сэра Джошуа Рейнолдса, однако сходство между этими личностями тем и ограничивается.

Несколько слов о кастратах. Многие из них появились на английской сцене после 1707 года: Николини, Сенезино и Фаринелли — из числа наиболее прославленных. В 1708 году Николини (настоящее имя — Николо Гримальди) пел в опере Скарлатти «Pirro e Demetrio»[144]в Театре Королевы на Хеймаркет. Восторженный прием, оказанный спектаклю, главным образом и способствовал импортированию в последующее десятилетие итальянской оперы в Лондон. Выступления кастратов в Италии относятся к гораздо более раннему времени. В 1565 году кастраты входили в Сикстинский хор и постепенно начали вытеснять тех, кто пел фальцетом. К середине XVIIстолетия кастраты привлекались как хористы повсеместно в Италии: церковь нуждалась в красивой музыке, нищие родители — в деньгах, и эта объединенная потребность вытравила все сомнения и отменила санкции, направленные на предотвращение телесного ущерба. После того как папа Сикст V запретил женщинам играть на сцене в Папской области, кастраты стали исполнять также и светскую музыку, а на оперной сцене за пределами Папской области они появились уже в опере Монтеверди «La Favola d'Orfeo»[145](1607), оставаясь в моде вплоть до Моцарта, который написал партию для голоса кастрата в опере «La Clemenza di Tito»[146](1791). Оперные партии, исполнявшиеся кастратами, не могут не поразить современного читателя и поклонника оперы, мягко выражаясь, своеобразием трактовки: на протяжении XVIII столетия именно кастратам, а не басам или тенорам вверялась привилегия исполнять героические роли — Юлия Цезаря у Генделя, Орфея у Глюка, Помпея у Кавалли и так далее. Несообразность сочетания женского голоса с мужественными властителями — великими творцами истории не могла, естественно, ускользнуть от язвительной критики со стороны английских сатириков. Наибольшей горячностью и красноречием отличались Александр Поуп и Генри Филдинг: оба они полагали оперу в целом и кастратов в частности порождением чужой нездоровой культуры — и в качестве такового не только феноменом, враждебным английскому искусству, но и оскорбительным выпадом против культа мужественности. Попрание кастратами однозначной половой принадлежности или прямое ее извращение широко обсуждалось во множестве тогдашних памфлетов. Исполняя роли трансвеститов на сцене (и, случалось, в жизни), кастраты демонстрировали крайние примеры обманчивой внешности, подмены личности и сексуальной неразберихи в эпоху, которая была остро чувствительна к подобным подрывам естественных основ.

Исследователи последнего десятилетия — например, Эллен Полок в книге «Поэтика сексуального мифа» (1985) — высказывают предположение, что современные концепции половой идентичности вошли в обиход именно в XVIII веке. Монография «Маскарад и цивилизация» (1986) Терри Касл рисует увлекательную картину Лондона XVIII столетия, где несмелые попытки подмены одного пола другим были, тем не менее, в большом ходу. Автор утверждает, что это происходило преимущественно на маскарадах и в театрах — «Ковент-Гарден» и «Хеймаркет», — где перевернутый с ног на голову мир благоприятствует, стиранию привычных различий между полами и сословиями. Вне зависимости от весомости приведенных выше тезисов, оба они, взятые вместе, образуют парадокс, наводящий на серьезные размышления: можно сделать вывод, что сексуальная идентичность создается при одновременном ее передразнивании и даже отбрасывании и что тождественность личности самой себе тесно связана с маскировкой — возможно, даже зависима от нее.

Кастраты занимают видное место в этом процессе сокрытия и разоблачения истины. Их сексуальные способности и сексуальная неполноценность, равно и понятие об их сексуальной идентичности как таковой, сделались предметом усиленных толков на протяжении первой половины XVIII века. В 1737 году, к примеру, в одной брошюре утверждалось, будто Фаринелли (по рождению — Карло Броски) являлся женщиной в мужском обличье — и, более того, беременной. Поколением позже кастрату Джусто Фердинандо Тендуччи приписывалась другая — очевидно, даже еще более важная — роль, а именно роль отца. О приписываемом ему отцовстве сообщает, наряду с прочими, Казанова, который в своих «Мемуарах» признается, что порой ошибочно принимал переодетых кастратов за женщин. Проблема сексуального статуса кастрата приобрела особенную остроту в драматической истории с переодеванием. Кастрата Дзамбинелло преследовал французский скульптор Саразин, оказавшийся в итоге менее наблюдательным, нежели более искушенный Казанова. Не посвященный в тонкости итальянской оперы, юный скульптор влюбляется в кастрата, но за выказанные им знаки привязанности гибнет от руки покровителя Дзамбинелло — кардинала Чиконьяры. Этот сюжет лег в основу повести Бальзака «Саразин», из которой мы узнаем, что к XIX веку оскопление мальчиков более не практиковалось. В действительности специфические операции производились вплоть до 1870 года, когда временному суверенитету папы был положен конец вступлением в Рим итальянской армии. Последний из известных кастратов, Алессандро Морески, скончался в 1922 году.