Кавказская Одиссея и граф Николаевич - Елена Мищенко

– Виноват, – говорил он, таинственно улыбаясь. – Давайте лучше посмотрим картинки. Возьмите-ка вон ту книгу в синем переплете. Вы ее, наверное, уже знаете от корки до корки. В ней есть замечательные картинки. Они вам должны были очень понравиться.

Он открывал книгу, закрывал рукой подпись под репродукцией и говорил:

– Вы мне ее сначала опишите. Если вы правильно опишете, то тут же угадаете, что это за художник, в какой стране и когда он ее написал. Правда, интересно? – вопрошал он, и лицо его сияло от удовольствия.

Нужно заметить, что не у всех студентов, сдающих экзамен, эта игра вызвала такой же неподдельный восторг. Когда дошла моя очередь, и я поиграл с ним в картинки, он мне сказал:

– Чудесно. Картинки вы угадываете. Виноват, еще один вопрос. Только думайте внимательно. Какие туфли на «Мальчике в голубом» Генсборо?

– Ну что вы, Василий Иванович, как я могу запомнить такие детали?

– О, это страшно интересно. Тут, оказывается, ничего запоминать и не нужно. Когда и где работал великий художник Генсборо?

– В Англии, в XVIII веке.

– Вот видите. Вы же все знаете. Вы, я уверен, также знаете, что он писал портреты. И тут уже все ясно. Виноват, чьи же портреты он писал?

– Портреты аристократов.

– Вот видите, – все же ясно. Так какие же туфли были на «Мальчике в голубом»?

– Изящные кожаные туфли на высоких каблуках с большими красивыми пряжками.

– Ура! Угадал! Угадал! – выкрикивал Василий Иванович. Он был в восторге.

У себя на семинаре по философии я оказался в худшем положении, чем Съедин на экзамене, так как имел дело с аудиторией, совсем не подготовленной к еще недавно запрещенному современному западному искусству. Но я решил использовать тот же прием. На первый же свой семинар я принес несколько журналов, выпрошенных у Марии Федоровны. Я выбрал одного толкового аспиранта, и показал ему «Натюрморт с эмалированной кастрюлей» Пикассо, закрыв одной рукой надпись под картиной.

– Что ты можешь сказать об этой картине?

– Это натюрморт, на котором изображена кастрюля, свеча и ваза. Изображены они не реалистически. Какие-то они очень искареженные.

– А когда, по-твоему, была написана эта картина?

– Не знаю, но думаю, что не так давно. Судя по стилю, художник наш современник.

– О! Ты уже рассуждаешь, как искусствовед. Ну а что еще ты можешь сказать о ней? Какое она производит на тебя впечатление?

– Что-то она уж слишком мрачная.

– Совершенно верно. А как ты думаешь, почему она такая мрачная? Когда ее написал художник? Ты учти, что художники очень тонко чувствуют время и происходящие события. Так, все-таки, когда?

– Ну, наверное, во время войны или оккупации.

– А в какие, примерно, годы?

– 1941–1945.

– Видишь, ты не ошибся. Это натюрморт Пикассо, написанный в начале 1945 года. Ты не искусствовед, но точно определил год написания картины. – Виталий стоял ошарашенный. – Это значит, что рукой настоящего художника всегда водит время, а особенно рукой такого крупного мастера, как Пикассо.

Наш шеф подозрительно посмотрел на меня.

– Не морочьте голову! Вы предварительно договорились друг с другом?

– Клянусь, – ответил Виталий, что я вижу эту картину в первый раз.

– Очень убедительно. Нужно будет рассказать об этом на заседании кафедры. А самое главное, что это полностью укладывается в ленинскую теорию отражения, а если еще учесть, что Пикассо был коммунистом – это удачный пример.

После этого первого выступления мне стали верить. Но самое трудное было впереди. Постимпрессионизм, сюрреализм, ташизм, абстракционизм и прочие «измы». Кое-как мне удалось справиться и с этим. Зато экзамен по философии у меня прошел довольно легко.

Мы его сдавали вместе с председателем профкома института. Как мне рассказали, его выловил в коридоре шеф, ибо на месте застать его было невозможно, и заявил:

– Вы числитесь старшим научным сотрудником, вы наметили сделать диссертацию, а до сих пор не сдали кандидатского минимума. Тянуть дальше некуда. Сейчас аспиранты сдают философию, идите сдавать вместе с ними.

Так я оказался с Петром Илларионовичем на экзамене за соседними столами.

– Ты, говорят, сильно умный, – сказал он мне шепотом. – Я не хочу идти после тебя, я пойду первым.

Когда он изрядно завяз в вопросах, предложенных в билете, преподаватель сказал членам комиссии:

– Ну, это наш профсоюзный вождь. У него не хватает времени на все. Поэтому мы его мучить не будем. Я вам лучше задам такой вопрос: какой основной принцип социализма?

– От каждого по способности, каждому по труду.

– Молодец. Очень хорошо! Ну, а теперь скажите нам основной принцип коммунизма.

– От каждого по способности (пауза)…. и каждому по возможности.

– Мне кажется, что вы что-то путаете. Попробуйте еще раз.

– От каждого по способности… и каждому по возможности, точно. Вы меня не собьете.

Когда он вышел после экзамена, шеф осведомился:

– Ну как?

– Тройка!

– Что ж так слабо?

– Ничего не слабо. Тройка – это государственная оценка.

Ко мне отнеслись либерально. Преподаватель сказал: «Ну, его можно не спрашивать. Он философию знает на пять. У него даже есть своя концепция современного искусства». Никто не возражал, так как подошло время обеда.

Так как аспирантуру я оформил как заочную, у меня была возможность продолжить проектирование. Мой шеф на работе принял мое поступление враждебно и не дал мне положенного аспирантского дня в неделю. Человеком он был крайне честолюбивым, и, когда напивался, произносил такой монолог:

– Ха! Что такое архитектура? Никто здесь, кроме меня, этого не знает. Вы думаете, Шура, что вы хороший архитектор, потому что вы умеете хорошо рисовать и компоновать? Вы глубоко ошибаетесь. Нет, это я хороший архитектор. Вы умеете рисовать, зато я знаю, что хорошо, а что плохо. Вот в чем заключается настоящий архитектор. А поэтому я выпью дополнительную рюмку без вас, я ее заслужил.

Я с ним не спорил. Он рисовать не умел, но я его ставил в соавторы, и это, с одной стороны раздражало его самолюбие, зато с другой стороны тешило, и сглаживало тем самым наши отношения. Зная, что он окажется в авторах, он отдавал мне лучшие объекты.